Вот в этом-то и кроется главное проклятье любви. Ее не насытишь простым обладанием.

Только ответной любовью.

(Непоциан умолкает на время)

Нет, я больше не испытываю стыда, перенося излияния Непоциана в свой свиток. Что поделать — похоже, что это было самое сильное любовное чувство, которое мне когда-нибудь удалось внушить другому человеку. Лучшего не сподобился — спасибо и на том. Но до сих пор грустной нелепостью кажется мне это вымаливание нескольких глотков любви в устах человека, ходившего по земле рядом с Пелагием и не способного зачерпнуть из его бездонного, всем открытого источника. Это было как вымаливать кружку воды, стоя на берегу широкой реки или под шумящим водопадом. «Не все вмещают слово сие…»

Именно свободное струение — речи, чувства, взгляда — поражало сильнее всего при встрече с Пелагием. Я прибыл в наше палестинское поместье, чтобы подыскать нового арендатора или управляющего, заплатить кредиторам, взыскать с должников. Важность миссии переполняла меня. Я старался высокомерием прикрыть свое невежество в хозяйственных и денежных делах.

Скромно одетый человек представился мне и объяснил, что он был учителем в семействе покойного арендатора. Арендатор оставил ему все счета и расписки, и он готов представить их мне в любое удобное время. Но если можно — не сегодня. Сегодня в церкви Святого Павла, на окраине Иерусалима, — богослужение, которое ему не хотелось бы пропустить. А может, и молодой путешественник захочет принять участие?

— Ведь вы — христианин?

— Да, — ответил я. — Наши родители крестились и растили детей в вере Христовой. Но в церковь мы ходим не часто. В этом году я уже был два раза и внес свою долю помощи бедным.

— О? — Пелагий улыбнулся одними глазами. — А сами вы не нуждаетесь в помощи? Я имею в виду — духовной? Быть может, сегодня в церкви Святого Павла помощь окажут вам?

И я поддался этому тихому струению слов и глаз. И отправился с ним. И впервые услышал его проповедь после службы. И впервые в жизни — вспышкой, озарением — понял, что христианство не сводится к постам, свечам, праздникам, загробной жизни, помощи бедным. Что оно — про то, что творится с нами каждую секунду. Да, в нас постоянно бурлят страхи, надежды, гордость, стыд, любовь. Но что такое «в нас»? В нашей душе?

Да, да и да! Душу, вместилище самых важных чувств и страстей — вот что христианство помогает нам строить, расширять, сберегать!

И главный инструмент, дарованный нам Богом для этого важнейшего строительства, — наша свобода выбирать между добром и злом, между высоким и низким, между ярким и убогим.

— Человек может обладать всевозможными талантами и добродетелями, — говорил нам Пелагий, — но если он не осознал этот главный дар Господень — свободу выбора, дарованную ему, — все его достоинства не принесут желанных плодов. И наоборот, человек по виду заурядный и скромный проживет полноценную жизнь и вернет Хозяину свой талант приумноженным, если он осознает в начале пути важность дарованного ему сокровища…

— …Зарыть дар в землю или приумножить его — вот выбор, который дает нам Господь. Пока человек не совершит этого выбора, он даже не сможет отличать добро от зла в себе и в ближнем своем. Ибо как можно восхищаться добрым и осуждать злое в человеке несвободном?

— …Только не упускайте время. Чем больше времени упущено, тем крепче душа ваша может срастись с заманчивой и убаюкивающей идеей фатальной предопределенности судьбы и тем труднее ей будет открыться для ужаса свободы и ответственности. Да, свобода пугает нас. Но только так можно стать «сыном в доме Отца своего», а не рабом.

Как мы впивали эти слова! И не только такие незрелые юнцы, каким я был в те годы. И ювелир Маний, и священник в церкви Святого Павла, и сотни и тысячи верующих, приходивших на проповеди, и сам епископ Иерусалимский Прэйлиус — все мы чувствовали отблеск Божественной правды в словах Пелагия.

Нас было так много, становилось все больше и больше.

Но почему же — не все?.. Или мы и были теми избранными, которых — по слову Христа — всегда будет мало?

Пришло еще одно письмо из Антиохии от моего друга.

Ему несказанно повезло: епископ, зная его образованность, включил его в свиту императрицы, назначенную сопровождать ее во время осмотра городских церквей и святынь.

И мало того — ему посчастливилось говорить с ней.

Вот отрывок из его письма:

«…Как ты понимаешь, я старался держаться в задних рядах свиты. Знать свое место — одна из самых ценных добродетелей в нашем городе. Мы осмотрели несколько уцелевших домов, в которых — по преданию — собиралась первая христианская община, созданная апостолом Павлом. Проехали мимо Школы богословия, прославленной учившимся здесь Иоанном Златоустом. Совершили краткий молебен в Золотой церкви императора Константина. Если ты помнишь, неподалеку от этой церкви стоит конная статуя Феодосия Великого. Императрица задержалась у этой статуи и вдруг спросила, отчего у бронзовой головы деда ее супруга одна щека светлее другой.

Наступило молчание.

Члены свиты, переглядываясь, пятились, расступались. И так вышло, что между мной и носилками императрицы вдруг образовалось пространство. Мне ничего не оставалось, как пройти по этой тропинке и объяснить любознательной базилессе, что статуя была повреждена пятьдесят лет назад и что бронза, использованная для ремонта, оказалась более светлого оттенка.

— Чем же было нанесено повреждение? — спросила она.

— Камнем, — смущенно ответил я.

— Вряд ли это был камень, упавший с неба?

— Увы, нет. Это случилось во время голодных бунтов, когда много камней летало в нашем городе и многие статуи и изображения императоров были повреждены.