Мой член находит путь, замирает у входа и очень медленно входит. Я заставляю ее стонать прямо мне в лицо.

Она такая тугая, что я уже чуть не кончаю. Ее рот оставляет мой в покое, и нос утыкается мне в шею. Продвигаюсь все глубже и замираю за десять секунд перед финалом.

Наше дыхание соединилось, сердце бьется прямо у меня в голове. Закрываю глаза и прижимаю ее к себе, проводя одной рукой по впадине ее выгнутой спины, а затем двигаюсь, заставляя ее стонать. Она сжимается, колеблется, больше не шевелится…

Прекращаю движения и позволяю остановиться и ей.

Проходит несколько секунд, а затем она очень мягко прижимается бедрами, заставляя меня то выходить, то входить всего на несколько миллиметров. Этого достаточно, чтобы я растворился и нашептывал губами ее имя.

Через несколько мгновений я уже не могу удержаться и вхожу глубже, потом еще раз, и еще, и на каждый она отвечала все более напряженным стоном. Больше не сдерживаюсь, двигаюсь в ней все глубже с каждой пульсацией моего сердца. Хочу чувствовать ее, хочу чувствовать, как она сжимается вокруг меня, хочу целовать ее, пока она позволяет мне заниматься с ней любовью.

Ищу ее губы, откидывая назад волосы, шепчу ее имя и целую. Снова погружаюсь в нее, и внезапно она с силой сжимается вокруг меня, не давая мне двигаться слишком быстро. Она навязывает мне свой ритм, и тогда, не имея возможности контролировать происходящее, я внезапно кончаю.

Елена стонет, впивается ногтями в мою спину, когтями, как львица, пока волна оргазма проходит вдоль моего позвоночника. Она сжимается, крепче прижимает меня к себе и утыкается мне в шею. Из меня вырывается рычание, дыхание обдает ее кожу там, где она нежнее всего – за ушами. Наслаждаюсь тем, что наконец смог освободиться, и освободился в ней. Моя львица.

* * *

Выхожу из ванной. Выкидываю презерватив в унитаз, чтобы никто его не обнаружил. Быстро надеваю трусы и возвращаюсь в ее комнату. Елена выскользнула из-под одеяла, чтобы прижаться ко мне и положить голову мне на плечо. Целую ее волосы и одной рукой ласкаю щеку, а другой – спину. Некоторое время мы молчим…

– Ты в порядке?

Слова срываются с моих губы сами по себе. Она не отвечает. Уже заснула?

– Да… все в порядке… а ты?

Смеюсь. Я-то в порядке, я уже это делал. На самом деле, нет. Размышляю, думая о том, что никогда по-настоящему не «занимался любовью».

– Да.

На мгновение снова наступает тишина.

– Мне немного больно, – вздыхает она.

Дерьмо. Абсолютно ничего другого не приходит в голову, кроме:

– Прости.

Она еще сильнее прижалась ко мне, не говоря больше ни слова. Этот жест успокаивает меня так сильно, что она даже не может и представить, насколько.

Чуть наклоняю голову и впиваюсь поцелуем в ее все еще влажные волосы, и наконец расслабляюсь. Пальцами медленно ласкаю ее, закрывая глаза, и ее дыхание затихает до такой степени, что я больше его не слышу.

Просто чувствую, как ее тело мягко дышит рядом с моим. Она выглядит безмятежной даже после того, что только что произошло. Кажется, она не жалеет.

К счастью, я уже знаю, что очень плохо переношу, когда она отталкивает меня. Я бы обиделся до смерти. Ее присутствие рядом даже лучше, чем косяк перед сном.

* * *

Иду в гостиную. Сегодня пятница, но я не пошел в школу. Миссис Майлерс не хочет меня вести, потому что Тристан ударил меня, и появился синяк, так что я остаюсь и занимаюсь уборкой.

Слышу телевизор в гостиной и вижу миссис Майлерс. Она сидит в кресле. Хочется кушать, я сегодня ничего не ел. Раз уж я стал послушным, может быть, я имею право на что-то.

Негромко стучу в дверь гостиной, потому что миссис Майлерс не любит, когда ее беспокоят. Она не слышит, поэтому я стучу громче.

– Что?

Пугаюсь, потому что она кричит, и больше не смею входить.

Стараюсь быть незаметным, но уже слишком поздно: она встает, и я слышу ее шаги, приближающиеся ко мне. Дверь внезапно открывается, и я отступаю.

– Что? Чего тебе еще?

Опускаю голову. Она пугает меня. Тристан сказал мне, что она дает пощечины сильнее, чем отец, когда злится.

– Говори, чего ты хочешь? Клянусь, если ты заставил меня встать просто так, тебе лучше бежать как можно быстрее, отсталый.

Не задерживаюсь. Я не могу говорить, когда она кричит на меня, и не потому, что я дурак, а из-за того, что она меня пугает.

– Черт возьми, проваливай! Ты меня бесишь! – ругается миссис Майлерс.

Сбегаю. Ладно, потом поем. Когда Тристан вернется из школы, может быть, мы сможем пообедать.

Быстро убегаю и прячусь в своей комнате. Между моей кроватью и стеной есть небольшой уголок, в котором я всегда прячусь, когда на меня кричат.

* * *

– Тиган, эй, отсталый!

Тристан вернулся из школы, и его мать дала нам пирожных, но Тристан прячет их у себя. Он велел мне пойти и нажаловаться матери, если я мужчина, но та меня слишком пугает. Не люблю ее и не хочу к ней ходить.

Смотрю, как Тристан ест пирожные.

Он мне тоже не нравится. Ненавижу его.

Почему мама оставила меня здесь? Почему она никогда не звонит, не узнает, как у меня дела?

– Почему ты никогда не разговариваешь? А, Тиган? – спросил Тристан.

У него полный рот. Отвратительно. Не отвечаю – не могу, я слишком зол на него. Всегда так: слова больше не выходят, сам не знаю, почему.

Тристан бросает мне кусок пирожного и тот падает на пол. Пялюсь на него. Я голоден, но не хочу его подбирать, потому что он скажет, что я его собака – потому что он хотел собаку, а не брата.

Раньше Тристан часто плакал. Сегодня он не плачет, потому что его отец больше не приходит в этот дом. Не знаю, почему он ушел, но лучше без него, потому что из-за него миссис Майлерс кричала, да и Тристан тоже, а еще он слишком пугал меня своим ремнем.

– Ешь, Тиган! – кричит мне Тристан.

Мне хочется заорать, что я не хочу, но моя глотка не реагирует. Меня это так бесит, что по щекам текут слезы. Тристан рассмеялся. Он смеется надо мной. Ненавижу его.

– Тиган – отсталый! Тиган – отсталый! – громко кричит он и швыряет мне еще кусочек. Смахиваю крошки и плачу.

– О! Не кричи так! – сказал Тристан, испугавшись.

Слышно, как его мать шагает по лестнице. Если мы еще раз закричим, она поднимется и накажет нас. Миссис Майлерс нас не бьет, а оставляет на морозе без одежды. Тристана часто наказывают, но он продолжает делать глупости.