Вздрогнула от слов распорядителя. И ведь знала. И о том, что в составе посольства прибывают бывшие мужья, меня Эрар честно предупредил и заранее. И, вроде, казалось, что я готова к этой встрече. Но услышав, что наги здесь, что остались секунды до того, как они появятся в зале, я теряюсь и никак не могу унять появившуюся дрожь.

Мое состояние не укрылось от моих близких. Рука Элины легла на плечо и незаметно сжала. Уверенно улыбается Миа, упрямо сжал губы Рис. Каяна застыла натянутой тетивой, сжала ладони в кулаки, но обернувшись, вдруг, мне подмигнула. Горячие пальцы медведя оплетают ладонь, чувствую согревающее дыхание на запястье.

— Тебе нечего бояться — шепчет еле слышно.

— Я не боюсь — боюсь, конечно, но стараюсь убедить себя в обратном. Боюсь неизвестности.

— И волноваться тоже нечего. Это наги сейчас с ума сходят, им уже сообщили, что здесь Лангран, и не в самом лучшем настроении. А им воздуха не надо, лишь бы ты была рядом. Любой из нас шкуру за возможность быть твоим отдаст, не думая.

Я хотела уже ответить, что для нагов мой род давно не новость, а сама я им не особо-то и нужна, раз, по посольствам спустя столько времени, мотаются, а не ко мне пришли, но не успела.

Опережая послов буквально на секунды, в зал ввалились Ард и Берд, отец Элины. Но, боги, в каком состоянии?! Камзолы порваны. У Берда носом кровь. У Арда разбиты губы и содрана кожа со скул и щёк, словно его лицом по брусчатке возили. Папаня Элины болезненно морщится при каждом вдохе, и держится за ребра ладонью, все костяшки сбиты так, как, будто он неоштукатуренную кирпичную стену лупцевал. Зато Ард припадает на правую ногу, где стремительно распухает колено. Я успела схватить Элину за руку в последний момент.

— Стоять! Ты куда это собралась? — В который раз убеждаюсь, что ее желание помогать сильнее её самой. Если разобраться, оба волка такого наворотили, что пусть хоть поубивают друг друга, а она чуть не рванула лечить и спасать.

— Им же больно, надо помочь! — И вот о чём я, собственно, и говорила.

— Твоя мама уже помогла одному, которому было больно. Напомнить, чем это для нее закончилось? Добра они не помнят и хорошего отношения не ценят…

— А вам обязательно тыкать в самые больные места, напоминая о самых страшных ошибках прошлого? — Рядом с Бердом стоял канцлер, и говорил громко, на весь зал. — Нравится наблюдать, как мучаются мужчины, которым не дано исправить прошлое или хотя бы искупить его? Получаете удовольствие, глядя, как готовые на все, ради одного единственного шанса получить самое желанное в жизни, лишаются последней надежды? Вы, не задумываясь, мешаете даже исполнению предназначения, лишь бы усилить муки оступившихся и виновных. Не перед вами виновных. Добиваете тех, кому и так в жизни ничего не мило, и царит беспросветная тьма, даже белым днём. Вы не знаете и не представляете, что такое потерять пару, жить в разлуке с нею, знать, что это по твоей вине, что не сохранил и не уберёг. Понимать, чувствовать, сходить с ума от того, что не можешь найти, защитить, утешить. Выпросить прощения и просто знать, что с твоей драгоценностью все хорошо. Чувствовать каждый раз ее слезы и боль, и быть бессильным исправить хоть что-то. Ни один палач в этом мире не сможет причинить и десятой доли той боли. Но вы смогли! Не зря говорят легенды, что Ланграны способны оживить самые страшные кошмары для любого под этим небом…

— Серьёзно? Вы обвиняете меня в собственной дурости, подлости и жестокости? — Плевать, кто он и какова его вина, меня захлестывала злость. — Ланграны, значит, чудовища? Палачи, оживляющие кошмары? А кто эти кошмары создаёт? Что, разве Ланграны подливали вам в своё время зелье, блокирующие связь с парой, что бы вы не почувствовали, что случилась беда? Разве Ланграны придумали и осуществили ту чудовищную затею? Или, может, Ланграны издевались толпой над девушкой, уничтожая, унижая, причиняя боль, уродуя судьбу и убивая? Я, значит, люблю по больным местам тыкать? Хорошо. Меня учили оправдывать возлагаемые на меня надежды. Ответьте мне, пожалуйста, КА-АНЦЛЕР, я специально выделяю вашу должность, когда вас привели в тот дом, допустим из-за зелья, вы не чувствовали эмоций своей пары. Но, объясните мне, каким образом, оборотень на вашей должности, умудрился не понять того, что там происходило? Не увидеть ран и следов принуждения, слёз, не услышать криков? Вы, простите, не в состоянии отличить добровольное участие в непотребстве от насилия? И не надо на меня рычать! Рычать надо было там и тогда! А не сейчас упрекать меня, что, мол, прошлым тыкаю.

— Я тебя саму этим зельем напою, хорошенько так накачаю. А потом спрошу, сможешь хоть что-то адекватно воспринять и понять?

— Я позволяла обращаться ко мне на ты?

— Лангранова тварь! Заткнись! Ты не в моих ранах копаешься своим ядовитым жалом…

Сразу две вещи произошли одновременно. Между мной и канцлером встал Дар, а самого канцлера обняла его пара, прижавшись со спины. И в мгновение разъяренный, готовый убивать зверь, превратился в мягкого и ласкового, думающего только о своей паре, откровенно наслаждающегося ее прикосновениями.

Этому мужчине было все равно, что происходит вокруг него, главное в его жизни, было в его руках, в его объятиях, под надёжным присмотром. Женщина, удивительно красивая, с безумно печальными глазами, знающая о жестокости и подлости не понаслышке, совершенно не боялась этого вспыльчивого и агрессивного мужчину. Доверяла его рукам. В ней не было страха перед ним. Ни капли.

Эти двое просто купали друг друга во взаимной нежности. Только им слышимый шёпот, разделённое на двоих дыхание, столько пламени было во взгляде оборотня, что становилось неловко наблюдать за этими двумя, казалось, что я лезу с барабанами в тонкое звучание флейты, что рушу что-то удивительное, хрустальное, словно промаршировала в кирзовых сапогах по клумбе с цветущей петуньей.