Шрифт:
Закладка:
Глянула вдаль на обитые медью створки ворот. Тишь в Чернигове, стражи с копьями прохаживаются на стене, костры горят возле башни-вежи[282], греются воины, хлопают себя по бёдрам.
Даже торжище, и то притихло: в этакую холодину редко кто из дома высунется, больше хоронятся по печам, сидят по тёплым углам.
Тоскливо стало Милане. Вторая седьмица уж минула, как Ратша уехал в Киев. Вот когда вернётся, будет свататься. Пора, а то засиделась она в девках. Вон у Роксаны — уже двое чад народилось.
Отец, боярин Еленич, сперва о Ратше и слышать не хотел — голь-де безродная, а теперь сам торопит, знает: Ратша — в большой чести у князя Святослава. Выбился в старшие дружинники, начало над сотней поручил ему великий князь. Как приезжает из Киева, так подарки богатые несёт. Плат парчовый в прошлый раз привёз, а ещё раньше — налобник жемчужный и отрез атласа белого. Нынче серёжки обещал с камнем драгоценным, отыскивает их ходит по лавкам хитрокознецов, да всё такие, какие хочет, не попадаются.
Улыбнулась Милана, припомнив могутные Ратшины плечи. Любила, ох, страсть как любила прижаться, чуть не мурлыча от удовольствия, к широкой груди, сладок был ей запах мужского пота, сладко было ощущать, как гладят её тело сильные его длани!
A co свадьбой надо было спешить. Чуяла Милана, знала: нарождается во чреве её новая жизнь. Его, Ратшина, кровинушка.
Нынешним летом нашёлся у Миланы воздыхатель — Талец, племянник боярина Яровита. Чудной был парень, всё глядел на неё, не отрывая глаз, словно зачарованный, а потом подошёл вечерком у забора, возьми и ляпни:
— Милана, любая! Выходи за мя замуж. Без тя жить невмоготу! Хошь, сватов пришлю?
Строго отмолвила ему Милана:
— Знаешь ведь, боярчонок, и Ратша те баил: еговая я.
А Талец сей в ответ:
— Он тя купил, что ль? Чай, свободна, кто люб, за того и ступай.
И сказала тогда девица, хмуря чело:
— Ратша мне люб. А ты — ты, ведаю, парень справный. Дак ты не плачь, не горюй. Сыщешь себе невесту. В Чернигове у нас красных девок хватает.
Отступил Талец, шатнулся посторонь, глянул на прощанье с тоской неизбывной, с нежностью такою, что аж захолонуло у Миланы сердечко.
После как-то разговор этот забылся, но сейчас почему-то вспомнился ей опять Талец — и с чего бы? Говорят, теперь он в дружине у князя Всеволода, уже и на Волынь ездил, и на половцев хаживал. Хороший парень, но Ратше не ровня. Такого, как Ратша, во всей Руси не сыщешь.
Спешила Милана домой, холодно было, тёрла она рукавичкой носик, постукивала сапогами по узкой дорожке. И не заметила сразу, как выехал навстречу на мышастом прядущем ушами жеребце вершник.
Пригляделась Милана, узнала боярина Яровита. Странный боярин, холодный, в чёрных глазах будто недобрый ветер гуляет. Шапка низкая, с бобровой опушкой, кафтан на запястьях обручами серебряными перехвачен, поверх кафтана кожух из волчьего меха, длани жёлтые, сухие, с перстами долгими, без рукавиц, и взгляд какой-то словно насквозь пронизывающий.
Отчего-то тревога охватила Милану, страх необъяснимый волной по телу прокатился, жарко, душно стало Милане от боярских глаз чёрных, а почему, не понять. Сердцем чуяла девица недоброе.
— Здрава будь, боярышня! — молвил, останавливая коня, Яровит. — Смотрю, плывёшь белой лебёдушкой по дорожке. Слышал, к свадьбе готовишься. Дело хорошее.
Вроде ничего худого не сказал боярин, а не по себе было Милане.
— И ты здрав будь, — дрожащим голосом ответила она и бегом метнулась от него, уже не видя, как поворотил скакуна и глядит Яровит ей вослед.
Тоже чуял неладное что-то боярин, знал — не раз столкнёт его жизнь с этой красовитой девкой.
Согрел Яровит дыханьем зябнущие ладони; пустив коня шагом, поехал вдоль стены детинца — проверял он сторожевые посты.
Глава 70
МЕЧТЫ ЯРОВИТА
— Опять как в воду опущенный ходишь, — окинул Яровит озабоченным взглядом угрюмого племянника. — Не простыл ли на морозе?
Талец молча качнул головой.
— Или Милану опять вспомнил?
— Как же забыть её, дядя? — вздохнул молодец. — Всё из головы нейдёт. Красна дева. И на кой ляд ей Ратша сей сдался? Крику да похвальбы непомерной преисполнен. А так — ветер единый в ём гуляет.
— Ты вот что, Талец! — Боярин сел на лавку возле племянника, провёл ладонью по насупленному челу, словно стараясь разгладить морщины. — Понимаю тебя. Не так просто забыть. Полонила эта девка сердце твоё. Вчера вот встретил её на улице. Конечно, красовита, но не так, чтоб шибко, чтоб голову из-за неё терять. Бог с ней. О другом забота моя, Талец. Помнишь, чай, деревню свою? Помнишь, как ездили мы на заставу? Поля испустошённые, вороньё, трупы на дороге, дым. Пока мы с тобой тут в Чернигове сидим, у князя Всеволода под рукой — оно неплохо. Князь наш добрый, умный, справедливый. Если будем исправно службу нести — не обидит. Это так. Но есть здесь и иное. — Яровит внезапно огляделся по сторонам, словно бы опасаясь, не подслушает ли кто его слова. — То, что сейчас тебе скажу, между нами должно остаться. Знаю: честолюбив князь Всеволод. Ещё знаю: наступит час, воссядет он на стол киевский. Это его мечта, и не остановится он, не отступит. Думаю, разгадал я тайные его помыслы. И помочь ему — наша с тобой задача. А после... Велика Русь-матушка. Князю за всем не уследить, нужны ему верные люди. Много городов больших на севере, далеко от степи, от войн. Вот туда бы нам с тобою и податься. Новгород, Плесков, Ростов — леса, просторы великие, богатство. Да, земля хуже, чем здесь, так и что ж? Чем под поганой стрелой или под саблями крамольных князей смерть обрести, лучше уж на плохой ролье рожь сеять. И помяни слово моё, Талец: настанет час, опустеет, оскудеет здешнее порубежье. Войны, набеги да княжьи драки в пепел сёла и города обратят. И потянутся тогда и купчина богатый, и ремесленный человек посадский, и пахарь добрый в леса, в северные города, туда, где спокойней, где ни полон, ни гибель не грозят каждодневно. Там, на севере, — будущее наше, будущее земли Русской. Туда смотреть нам надо. Поделился с тобой, Талец, мыслями своими,
