Но удача пришла совсем с неожиданной стороны. Когда я пришёл в горком партии становиться на партийный учёт, меня тут же пригласили к первому секретарю. Гнитецкий Николай Павлович, узнав о моих проблемах, тут же предложил:

– Инструктором в отдел промышленности пойдёшь? Есть вакансия…

Не в моём положении было отказываться от такого предложения, и я, конечно же, тут же дал согласие. Николай Павлович вызвал заведующего отделом, и когда тот увалистой походкой вошёл в кабинет, я его сразу узнал и мысленно рассмеялся: это был тот самый увалень из старших классов, которому я когда-то на переменке влепил снежком прямо в глаз, а убежать от него не смог и, получив увесистый тумак по шее, влетел головой в сугроб. Меня он так и не узнал ни во время этой нашей встречи, ни за все недолгие месяцы совместной работы, а я ему не стал напоминать об этом эпизоде из нашей школьной жизни.

На работу в горком партии я вышел 1 ноября 1968 года. С Виктором Николаевичем мы легко сработались и скоро даже сдружились. Для него я оказался очень полезным кадром. Дело в том, что он, инженер-деревообработчик по образованию и, как часто бывает с технарями, не очень дружил с письменным русским языком. А тут в его непосредственном подчинении вдруг оказался человек, для которого это самое неподъёмное «рукописание» являлось основной уже профессией. И у него сразу с плеч гора будто свалилась: все справочные записки и проекты постановлений для секретарей горкома партии и членов бюро теперь писал только я сам. Правда, и мне поначалу пришлось непросто: надо было забыть, хотя бы на время, о журналистской привычке писать сугубо именно так, как «боянова мысль растекашется по древу», и излагать на бумаге эти самые мысли и факты только сухим бесстрастным языком партийного чиновника. Не с первого дня, конечно, но с этой проблемой я тоже быстро разобрался.

Кроме всего прочего, мне пришлось подготовить за короткое время работы в отделе несколько крупных материалов для газеты «Знамя труда» за подписью ведущих работников горкома партии, главным образом секретарей – первого и второго, в основном на экономические темы. И, конечно же, мой непосредственный шеф по отделу промышленности был среди этих, так называемых, «авторов». Здесь уже, как правило, приходилось в обратном порядке переводить их дубовый казённый язык на обычный удобоваримый человеческий. К слову, все они за публикацию этих материалов, под которыми стояли их подписи, но которые написал я, получали положенные гонорары. И не поспоришь: подпись-то под материалами не моя. Честное слово, не сосчитать, сколько за свою журналистскую жизнь, работая в самых разных газетах, мне пришлось опубликовать написанных мною статей и корреспонденций, не считая тьмы мелких заметок, подписанных другими людьми, – от простого рабочего до высокопоставленного чиновника. И ни один из них, мне кажется, даже и не подумал, что получает гонорар не за свой собственный труд.

В Лесозаводском горкоме партии я проработал всего лишь до апреля следующего года. Но именно эти несколько зимних месяцев не для меня одного оказались особенно памятными.

На дальневосточных границах страны стало крайне неспокойно…

2.

Вот именно, хотя это ещё мягко сказано. И началось всё это, главным образом, во второй половине годов 60-х, превратившись в конце концов в настоящий кошмар. Я ещё помню, как в 64–65 годах мы по-доброму, совсем по-соседски, обменивались на пограничной реке Сунгаче (западный приток Уссури) с китайскими рыбаками сигаретами-спичками. А пограничников наших при этом и видно-то не было – так редки были в те годы наши заставы на этой границе. А вот как выселили соседи с западной стороны своих местных жителей в глубь китайской страны и на их место выдвинули на пограничные кордоны безумные полчища хунвейбинов с красными цитатниками Мао, пришлось и Стране Советов строить дополнительные заставы на своей стороне границы, чтобы прикрыть наши пределы от обезумевших провокаторов.

Хотя, при здравом размышлении, что могли сделать эти 30–40 человек личного состава на каждой заставе против толпы разбушевавшихся и вооружённых палками крепких китайских парней. Но ребята справлялись, и, забросив автоматы за спину, голыми руками выталкивали нарушителей за линию границы на сопредельную сторону. А в 68-м и начале 69-го так вообще чуть ли не каждый день приходилось вступать с нарушителями границы в рукопашную. В самом конце февраля 1969 года на льду Уссури произошёл вообще анекдотический случай: наверное, до сотни хунвейбинов выстроились в длинную шеренгу на середине покрытой ещё льдом реки, разом повернулись спиной к подошедшему наряду наших пограничников, по команде нагнулись и, спустив дружно штаны, представили к обозрению наших ребят свои собственные голые зады. Пограничники, деликатно поулыбавшись неожиданному аттракциону, стали терпеливо ждать окончания демонстрации этого «секретного оружия» нарушителей границы. Но не тут-то было: китайцы, не шелохнувшись даже, продолжали мазохистски морозить свои голые зады. В конце концов начальник пограничного наряда сжалился над самоистязателями и, усмехнувшись, что-то коротко приказал одному из солдат. Тот, откозыряв, тут же побежал к заставе и быстро вернулся с большим портретом Мао Цзэдуна. Его тут же установили на покрытом снегом льду, повернув ликом к выстроенным в ряд голым задам. Эффект был молниеносным – демонстрация голых китайских задниц моментально закончилась.

Случилось это экстраординарное действо на пограничной заставе № 1 «Кулебякины сопки», недавно созданной для укрепления границы Иманского погранотряда, которой командовал в ту пору ещё мало кому известный лейтенант Виталий Бубенин. На календаре была пятница 28 февраля 1969 года. А в воскресенье, то бишь вечером 2 марта, уже вся страна узнала, что на льду дальневосточной реки Уссури пролилась кровь наших пограничников.

Для дальневосточников это сообщение передавалось в ночь на 3 марта. Но ещё днём до нас начали доходить кое-какие слухи об этих событиях, однако люди уже привыкли к постоянным перебранкам на границе у застав Иманского погранотряда № 1 – «Кулебякина сопка» и № 2 – «Ласточка», иногда переходящих в рукопашную, поэтому вначале даже и не особенно встревожились. Среди таких благодушных людей оказался и я. А когда в ночь на понедельник 3 марта мимо нашего дома-двухэтажки на Калининской улице загремели по асфальту танки и тяжёлые машины, и от их железного грохота задребезжали стёкла окон и, казалось, задрожали стены – это, как стало ясно утром уже на работе, пошли войска местного гарнизона на прикрытие границы, – стало и мне не по себе: неужто война? И было отчего: