Я качаю головой.

– Во-первых, он не принц. Во-вторых, нечего больше завоевывать. Меня исключили из конкурса прямо перед нападением.

Лица стоящих вокруг меня вытягиваются. Похоже, Подаксис сообщил не все подробности.

– Мне так жаль, дорогая, – сжимает мою руку Надя.

– Все… – Я пытаюсь сказать, что все в порядке, но слова застревают у меня в горле, а на глаза наворачиваются слезы. Нахмурившись, Надя притягивает меня к себе для очередного объятия. Я чувствую, как другие окружают меня. Стэнли, Клаус, мистер Таттл, те, кому я никогда не позволяла подходить слишком близко или стать мне настоящим другом, обнимают меня. Все они здесь, чтобы утешить меня в трудную минуту.

Я чувствую, как Подаксис касается клешнями моей лодыжки в собственной версии утешения. Этого оказывается достаточно, чтобы самообладание покинуло меня. С моих губ срываются рыдания, и все вокруг обнимают меня крепче.

Я скорблю, окруженная поддержкой своих друзей.

Следующие два дня я почти не выхожу из своей комнаты. Жители театра навещают меня в перерывах между спектаклями и репетициями. Во время выступлений сквозь стены до меня доносится приглушенная музыка и ревущие голоса. Обычно в такие моменты я занимаюсь воровством на городских улицах. Но сегодня…

К счастью, мистер Таттл не упрекает. Наоборот, время от времени он навещает меня, чтобы спросить, не нужно ли мне что-нибудь. В конце концов, я соглашаюсь принять ванну. Это, возможно, принесет пользу не только мне, но и другим. Забота мистера Таттла и остальных постояльцев театра согревает мне сердце, и все же я не могу избавиться от чувства, что недостойна подобного обращения. Для них я кажусь убитой горем девушкой. Конечно, так оно и есть, но причиной этой душевной боли стала я сама. Я заключила сделку, главным условием которой было убить человека, и в конце концов обнаружила, что сделала неправильный выбор. Конечно, я согласилась на это, чтобы спасти свою жизнь, но ни моя жизнь, ни его, ни кого бы то ни было никогда не должна была становиться частью произошедшего. Мне следовало оставаться сильной и отстаивать то, что я считаю правильным. Именно так меня воспитал отец.

Вместо этого я позволила Нимуэ манипулировать собой.

Я знаю, расскажи я правду, мои друзья отнеслись бы к услышанному с пониманием. Просто я еще не готова это обсуждать.

Ну, по крайней мере, ни с кем, кроме Подаксиса. В отличие от других, для него мое молчание не выглядит, как намек не совать нос в чужое дело. Но я не могу винить его за это. Поскольку завтра на рассвете меня настигнет наложенное Нимуэ проклятие, каждое мгновение, проведенное вместе, может стать нашим последним.

– Что ты будешь делать, Мэйзи? – спрашивает мой друг, кажется, в тысячный раз. Он расхаживает вдоль изножья моей кровати, пока я лежу, свернувшись калачиком под одеялом. Так я провожу большую часть дня. Это положение помогает мне максимально приблизиться к комфорту, что дарит тюленья шкура. К тому комфорту, который я, возможно, никогда больше не почувствую.

– Я уже все тебе рассказала, – говорю я.

– Что, если Зара ошиблась? Что, если Нимуэ не отменит сделку и не положит конец твоему проклятию?

– Я верю Заре, – вздыхаю я. – Она сказала, что Нимуэ поступила так, чтобы заставить меня присоединиться к Сестрам. Независимо от того, руководствовалась ли моя мать любовью или чем-то еще, я точно знаю, что нужна ей живой. Она мечтает, чтобы я принадлежала ей.

– Так ты присоединишься к Сестрам Черного Угря? – Когда я не отвечаю, Подаксис добавляет: – Обещай, что не сделаешь этого. Обещай мне, что сделаешь все возможное, чтобы спасти свою жизнь.

Я похлопываю лучшего друга по покрытому грибами панцирю, пока он не прекращает расхаживать из стороны в сторону.

– Я сделаю то, что должна.

– Не такого ответа я просил.

Я закатываю глаза, как будто вещи, которые мы обсуждаем, совсем не являются ужасными.

– Хватит уже о смерти и проклятиях. Давай лучше поговорим о тебе. – Я сажусь и откидываю одеяло. Теперь, когда у меня больше нет причин наряжаться, я снова ношу брюки и мужскую рубашку. – А конкретно – о тебе и Наде. Ты уже признался в своих чувствах?

– Ты знаешь, со всей этой историей о смерти и проклятиях у меня не было времени. Неправильно делать это в такой момент.

– Мне плевать, правильно это или нет, – заявляю я. – Как по мне, самое время это сделать. Сегодня же вечером.

– О, не знаю. Может, лучше завтра, – морщится Подаксис.

– Чего ты ждешь?

Съежившись, мой друг щелкает клешнями.

– Я боюсь.

– Чего?

– Я… мне придется сменить форму.

Я могла бы сказать ему, что это делать необязательно, но я действительно думаю, что так будет лучше. Сложно представить, как будут развиваться их отношения, если Подаксис так и останется ракообразным.

– Почему ты боишься изменять форму?

– Я могу оказаться очень уродливым.

– Ничего подобного не произойдет.

– Моя благая форма может ей не понравиться.

Я чешу его под подбородком.

– Если так, то она тебя не заслуживает.

– Могут произойти плохие вещи, – вздыхает Подаксис.

– Например?

Несколько мгновений мой друг молчит, колеблясь. Наконец, он говорит:

– Грибные эльфы очень редко принимают гуманоидную форму. Но мои родители… – Взгляд его глаз-бусинок становится отстраненным.

Мое сердце сжимается от страха.

– Они часто меняли форму и наслаждались своими благими телами. Пусть я был еще очень молод, но все же я помню нападение акулы. Тогда мои родители плавали в благой форме. Я видел только острые зубы и кровь. Однако акула меня не заметила. Так я остался один.

– Почему ты никогда не говорил мне об этом?

– Это не относится к тем моментам, которые я люблю переживать заново. Кроме того, повзрослев, я понял, что мой страх является необоснованным. Принятие благой формы не всегда идет в комплекте с неприятностями. Несчастные случаи могут произойти с каждым.

– Все равно тебе следовало сказать мне.

Он пожимает плечами.

– Похоже, наша беседа зашла в тупик, потому что мы оба коснулись тем, которые не хотим обсуждать.

Я одариваю его грустной улыбкой.

– Пора поужинать, – говорит Подаксис. – Давай ненадолго выберемся из театра, подышим свежим воздухом.

Мой желудок закручивается узлом. Я сижу в своей комнате дни напролет не просто так. Я хочу исключить любую возможность того, что до меня дойдут новости с улицы Спасения, слухи о том, что брат Дориан выбрал себе прекрасную невесту. Сегодня последний вечер конкурса. Утром я уже совершила ошибку, вышла на улицу и тут же уловила обрывки разговора, в котором присутствовали слова «Брат Дориан» и «Церемония благословения». Этого хватило, чтобы я тут же вернулась в