Хотя сегодня теории Маркса и Ленина доказали свою нежизнеспособность во всех обществах, где они были опробованы, в XX в. этот путь, по всей видимости, был исторически неизбежен для нищих сельскохозяйственных стран наподобие Китая и Вьетнама. Человеческая цена этих экспериментов, впрочем, как и попыток США предотвратить их силой оружия, была ужасна. Даг Рэмзи считал, что коммунистические идеалы были гораздо ближе вьетнамцам с их строго структурированными отношениями между индивидом и семьей, семьей и обществом, чем западный либеральный индивидуализм[466]. Кроме того, в 1965 г. многие вьетнамцы предпочли бы сохранить мир любой ценой, чем продолжать кровопролитную войну. Фатальная ошибка американского руководства состояла в том, что оно направило почти неограниченные ресурсы на войну, которая не была нужна ни вьетнамскому народу, ни — с геостратегической точки зрения — самим США, тогда как Северный Вьетнам поставил на карту все и не нуждался в том, чтобы добиваться согласия и поддержки своего народа. Кроме того, установление контроля США над Южным Вьетнамом — а именно это произошло в 1964–1965 гг. в этой стране — легитимизировало борьбу вьетнамских коммунистов.

История вынесла Линдону Джонсон обвинительный вердикт. Ему вменяют в вину то, что он принимал решения исходя из собственных интересов и интересов Соединенных Штатов, а не интересов самого вьетнамского народа, что он проигнорировал пропорциональность разрушений и благ, о которой говорил Юджин Маккарти, что он не прислушался к мнению мудрых советников, убеждавших его в том, что военные усилия почти неминуемо приведут к катастрофе, и, наконец, что он обманул американский народ. Даниэль Эллсберг, помощник Джона Макнотона в Пентагоне в 1965–1966 гг., много лет спустя с горечью написал: «Все, что мы делали, скрывалось от общественности; мы прибегали ко всем видам лжи и незаконных действий, втайне проводили агрессивные акции против Северного Вьетнама»[467]. 27 июля 1965 г. сенатор Майк Мэнсфилд после встречи с Фулбрайтом, Расселом и другими членами сенатского Комитета по международным отношениям сказал президенту: «Все были уверены в том, что ваша цель — не влезать туда слишком глубоко; что по военной линии вы собираетесь предпринять лишь необходимый минимум, чтобы удержать ситуацию до января, пока [представитель США в ООН Артур] Гольдберг и Раск прилагают все силы к тому, чтобы вытащить нас оттуда»[468].

Дин Раск признал, что переброска сил происходила почти в секретных условиях: «Мы не хотели, чтобы Москва и Ханой узнали о радикальном изменении ситуации». Войска отправлялись небольшими партиями, «примерно одинаковыми от недели к неделе». Администрация предусмотрительно избегала ненужной шумихи, торжественных парадов, полков, марширующих по городским улицам в сторону портов и аэродромов. Роберт Макнамара был готов отправлять еще и еще. Как и многие деспотичные люди, министр обороны с готовностью подчинялся диктату еще более жесткого деспота, коим был Линдон Джонсон. Президент мог позвонить ему в воскресенье днем по какому-нибудь незначительному вопросу, и Макнамара, который в тот момент готовил барбекю для своей семьи, поспешно заливал угли, прыгал в машину и мчался в Белый дом.

История связала имена президента и министра с войной в неразрывном тандеме, хотя трудно было бы найти двух более разных людей: щепетильному Макнамаре были противны вульгарные манеры Джонсона. Тем не менее он благоговел перед властностью и силой воли своего босса. Тот, в свою очередь, ценил Макнамару за интеллект, холодную расчетливость и прежде всего лояльность. В начале 1965 г., когда стало очевидно, что война во Вьетнаме набирает обороты, друзья убеждали Макнамару подать в отставку. Тот ответил, что должен остаться, чтобы «довести вьетнамское дело до конца». По правде говоря, он просто не мог заставить себя уйти. Несмотря на то что он лучше многих понимал всю обреченность южновьетнамского режима, его отношение к скептикам наподобие Джорджа Болла становилось все более нетерпимым. Этот хладнокровный интеллектуал, всегда гордившийся своей рациональностью, к середине 1965 г. стал настолько одержим «вьетнамской проблемой», что некоторые из его решений граничили с безумием. Никто не платил более высокую репутационную цену за эскалацию войны, чем министр обороны.

27 июля 1965 г. сенатор Майк Мэнсфилд написал президенту: «Главная загвоздка в том… что, даже если вы одержите полную победу, вы все равно не сможете уйти оттуда как победитель. Чего вы добьетесь?»[469]. Комитет сената по международным отношениям, по его словам, «единодушен во мнении… что мы находимся там, где не должны находиться, что ситуация стремительно выходит из-под контроля и что необходимо предпринять все усилия, чтобы как можно быстрее выпутаться из этого». Линдон Джонсон не мог бы утверждать, что не был предупрежден в полной мере о возможных фатальных последствиях того курса, который он выбрал.

Что касается врага, то один из членов руководства НФОЮВ написал, что перспектива полномасштабного вмешательства США «наполнила нас мрачным предчувствием… длительной и гораздо более кровавой войны. Это нисколько не пошатнуло нашей решимости и уверенности в окончательной победе… Но мы понимали, что с вступлением в войну США с их мощью масштабы насилия возрастут в геометрической прогрессии»[470].