обе стороны океана. По сюжету, домашние животные на ферме изгоняют хозяина-человека и провозглашают коммунизм, где «все животные равны». Но дальше все идет вкривь и вкось, совсем не так, как ожидалось. Власть на ферме захватывают две мерзкие свиньи, и под пустыми лозунгами «свободы, братства и прогресса» прочим животным теперь приходится работать больше и жить гораздо хуже, чем раньше. Чтобы снять вопросы тех, кто не понимает, почему все так происходит, свиньи приписывают к лозунгу «все животные равны» фразу «…но некоторые из них – равнее других». Заканчивается история печально.

Став теперь признанным писателем и обеспеченным человеком, Оруэлл передает значительную часть гонораров на помощь нуждающимся лондонским коллегам по перу и переезжает в дом на острове «на краю мира» в Шотландии. Здесь он проживет почти три года, к нему постоянно будут наведываться и даже некоторое время жить немало людей, знакомых из разных сфер. К сожалению, даже морской воздух и активный образ жизни (он каждый день несколько часов сам работает в огороде) самочувствию не помогают: болезнь прогрессирует, силы уходят.

На мой стук хозяин дома отреагировал не сразу. Когда дверь дома наконец распахнулась, передо мной предстал высокий (под два метра), немного сутулый и неимоверно худой, тонкий как жердь человек. Его лицо, еще недавно интеллектуальное и мужественное, теперь в основном выражало боль, страдание и усталость. Пожалуй, лишь живые, проницательные глаза с острым, цепким взглядом свидетельствовали, что энергия в этом незаурядном человеке еще не иссякла. Он знал обо мне и цели моего приезда: еще в Лондоне я обменялся с ним телеграммами (почтальон и доставщик еды заезжали к писателю каждый день). В руке Оруэлла была неизменная сигарета: всю жизнь он был страстным, заядлым курильщиком и даже сейчас, когда табачный дым стал для него равносилен яду, не мог отказаться от пагубного пристрастия.

Он с удивлением посмотрел на надетый на мое лицо респиратор (разумеется, я должен был защищать себя от заражения инфекцией), но ничего не сказал, приветливо пожал мне руку и пригласил войти. Внутри дом казался просторнее, чем снаружи: состоял из трех отдельных строений, позже соединенных в одно. Это было мне на руку, так как большую часть времени я мог жить отдельно. Не откладывая дело, я попросил моего нового знакомого показать мне рукописи первых глав, с которых я мог начать работу. Оруэллу был необходим помощник из-за того, что в последние месяцы пальцы его уже почти не слушались. Вынув печатную машинку, я намеревался приступить к делу немедленно. Мы договорились, что я буду сам готовить себе еду и заходить к нему несколько раз в день, ненадолго, чтобы прояснить непонятные места. К счастью, почерк автора был крупным, четким, почти каллиграфическим, но кое-где из-за множества исправлений было неясно, какая версия того или иного предложения является окончательной.

Также нигде в рукописи пока не фигурировало название произведения. Я спросил об этом. Оруэлл долго задумчиво смотрел куда-то вверх, зажег очередную сигарету, словно стараясь отбросить последние сомнения. Наконец негромко, отчетливо произнес:

– Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый.

– Заглавие должно быть написано буквами или цифрами?

– Лучше цифрами. Так короче. И понятнее выглядит на обложке.

Я кивнул и бегло просмотрел первые страницы рукописи. В одном месте выделялись написанные отдельно крупными буквами три странные, необычные (если не сказать больше) фразы: «ВОЙНА – ЭТО МИР. СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО. НЕЗНАНИЕ – СИЛА». Еще через несколько страниц так же крупно и с пробелами от остального текста было выведено «2 + 2 = 5» и «БОЛЬШОЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ».

– Интересно. Еще одна ваша жесткая пародия на социализм? Вроде «Скотного двора», но на иной лад? О городе, а не о деревне?

Автор недовольно поморщился и не спеша затушил окурок о пепельницу.

– Нет, это не только о социализме. Эта книга – о том, что ждет весь мир и тех, кто будет в нем жить, уже во вполне обозримом будущем. Если хотите, эта книга – откровение грядущей катастрофы.

– Вы полагаете, такого сценария невозможно избежать?

– Его возможно избежать лишь в одном случае. Если люди наконец перестанут быть недалекими, доверчивыми, слабыми идиотами. Если они поймут, что все или почти все, что они каждый день уже сегодня слышат по радио и с телеэкранов, – это наглая беспардонная ложь, пропаганда. Каждый раз выгодная кому-то: правительству, богачам, спецслужбам, корпорациям. Всем, кто хоть чем-то серьезным управляет, выгодно использовать большинство людей как тупой безмолвный скот. В этом смысле положение вещей со времен рабовладельческих империй осталось прежним. Изменился с прогрессом техники только внешний вид окружающего мира. И, конечно, инструменты подчинения плебса тоже стали теперь куда более тонкими, продуманными и изощренными.

– И все же человечеству можно как-то свернуть с этого губительного пути?

– Шанс есть всегда. Например, мне честные врачи говорят, что я вряд ли протяну больше года. Но я сам в глубине души не сдаюсь. Строю планы на пять, а в иные дни – даже на десять лет вперед. Так же и будущее человечества. Вовсе не факт, что тотальная всепроникающая диктатура, какую я описал в романе, будет на самом деле столь ужасной и беспросветной. Тем более не факт, что она окажется вечной и нерушимой. Но я расцениваю вероятность такого сценария как высокую. Этот роман – крик моей измученной души. Мое предупреждение и, если хотите, личное завещание людям. Откройте глаза. Не дайте власть имущим до смерти запугать вас. Не позволяйте им отнять ваш разум, превратить вас в бессловесные винтики кошмарной государственной машины, убивающей, перемалывающей в своих жерновах абсолютно все, что есть человеческого в человеке.

Мой собеседник зашелся в сильном приступе резкого, сухого, разрывающего легкие кашля. Отвернулся и быстро покинул мою комнату. Я с головой погрузился в работу. Следующий раз мы увиделись через несколько часов, перед закатом. Я решил сделать перерыв и вышел на свежий воздух. Оруэлл сидел на деревянной скамейке с потушенной сигаретой в руке, молча любуясь видом холодного серо-зеленоватого моря, которое начиналось метрах в ста перед ним. Я попросил разрешения сесть рядом, ответом мне был кивок. Солнце заходило где-то сбоку, по левую руку от нас. В суровом виде моря сквозила некая обреченность. Но в то же время все вокруг казалось необыкновенно величественным. На нас были теплые пальто, я также надел толстую вязаную шапочку из шотландской овечьей шерсти.

– Я успел напечатать всю первую главу и большую часть второй. Если честно, я потрясен. Скупыми, сдержанными словами, вроде бы не слишком яркой литературной палитрой вы рисуете настолько страшную и при этом необыкновенно реалистичную картину мира, что кровь стынет в жилах.

– Пожалуй, сочту это за комплимент.

– Понятно,