Шрифт:
Закладка:
Когда-то широко читаемый – романы «Пелэм», «Последние дни Помпеи», «Кенели Чиллингли» и другие, – всеевропейски известный (затем почти забытый, в последнем издании Большой советской энциклопедии о нем не было сказано ни слова) английский писатель и политический деятель, был членом английского парламента, министром колоний, получил титул пэра, Эдвард Бульвер-Литтон (1803–1873) на закате дней своих, в 1872 году, подарил читающей публике фантастический роман «The coming race» («Грядущая раса»).
В этой «анонимно» выпущенной книжке (на обложке стояло имя Лоренс Олифант; обманутая критика, не подозревая подвоха, поспешила громко поприветствовать восход нового литературного светила) старый писатель рассказывал, как один молодой американец проник, через глубокую штольню, в подземную страну, жители которой владеют особым могучим видом энергии – «врилем».
Врилии, так называл себя этот богом избранный народ, свою силу, сравнимую с атомной, могли пускать в дело всяко: врачевать друг друга, запускать в ход машины, прокладывать дороги сквозь скалы. Врилии могли даже летать – о самолетах при жизни Бульвера-Литтона, понятно, никто не слыхал – и носили на своих плечах крылья, наподобие ангельских.
В той высокоцивилизованной стране имелась техника, делающая труд легкой забавой. Большинство работ выполнялось машинами. Войны (источники вриля, а с его помощью можно уничтожить все живое на огромных пространствах, находились в личном пользовании каждого) были давно ликвидированы, не было нужды в правительстве, социальное неравенство исчезло, здесь было создано невиданное преизобилие материальных благ.
Словом, врилиям было доступно все, и потому-то, возможно, жизнь их была довольно тусклой и скучной. Литература и искусство никого не интересовали. И жители этого удивительного мира оказывались все сплошь людьми усредненными и «сглаженными», без какой-либо заметной индивидуальности.
Так в своем последнем романе Бульвер-Литтон позволил себе высказаться на вечно модную тему – возможность достижения всеобщего счастья на Земле. Властелином Земли, ее господином, владыкой, богдыханом изобразил он грядущую расу. И тут же показал, насколько выхолощенной, бездуховной, безрадостной станет существование этих будетлян.
Впрочем, уж в этом-то пункте писатель был далеко не оригинален. В конце XIX и начале XX веков множество других авторов мыслило подобным же образом.
Это будет, пожалуй, скучнейшая эпоха, когда промышленность поглотит все и вся. Человек до тех пор будет изобретать машины, пока машина не пожрет человека.
Может ли случиться, что техника, оторвавшись от смысла человеческой жизни, превратится в средство неистового безумия нелюдей или что весь земной шар вместе со всеми людьми станет единой гигантской фабрикой, муравейником, который уже все поглотил и теперь, производя и уничтожая, остается в этом вечном круговороте пустым циклом сменяющих друг друга лишенных всякого содержания событий?
Другой англичанин, тоже писатель (по профессии англиканский священник), христианский социалист, современник Бульвер-Литтона, Чарльз Кингсли (1819–1875) в «Водяных малютках» (1863), в ту же эпоху рисовал сатирическую картину общества, вырождающегося от безделья в некой благословенной Стране всего готового.
Ее население основное время-досуг проводит, ловит, так сказать, кайф, если выражаться языком современности, у подножья Беспечных гор.
«Они, – писал Кингсли, – располагались под даровщинными деревьями так, что даровщина сама падала им в рот, или же устраивались под лозами и выжимали виноградный сок прямо себе в глотку, а если кругом начинали бегать жареные поросята, визжа: «Возьми, съешь меня!» – как было в обычае той страны, то они ждали, пока эти поросята пробегут мимо рта, и тогда они откусывали себе кусочек…».
Последствия такой райской, блаженной жизни? Они не заставляли себя долго ждать. О них, в частности, поведал миру третий, после Бульвер-Литтона и Кингсли, англичанин Эдвард Форстер (1879–1970). Англия, заметим, с ее бесчисленными колониальными владениями, с ее развитой промышленностью и техникой в XIX веке все еще была лидером. Недаром ведь русский писатель-классик Николай Семенович Лесков своего Левшу заставил соревноваться не с французами или немцами, а с английскими мастерами. Со всеми их «цейхгаузами, оружейными и мыльнопильными заводами».
В 1909 году Форстер пишет рассказ, который, позднее, стал образчиком для многих фантастических антиутопий таких известных мастеров пера, как Олдос Хаксли, Рей Брэдбери, Курт Воннегут.
Герои рассказа Форстера живут глубоко под землей под властью машины. Эти жители глубин обитают в маленьких восьмиугольных напоминающих пчелиные соты комнатушках. Но большего им и не надо: ведь здесь та же, что и у Кингсли, Страна дармовщины. В любой момент, по желанию постояльца, ему остается лишь нажать на кнопку (кнопками и выключателями были утыканы все стены), в комнатке возникнет нужная мебель, мраморная ванна, наполненная горячей водой, накроется стол, загроможденный обильной едой, включится музыка, появится изображение человека, с которым ты говоришь по телефону.
Не жизнь, а малина! Грезы лентяя и тунеядца! Машина обеспечивает любую прихоть, и люди-иждивенцы тут, естественно, быстро вырождаются не только физически, но и духовно.
Они унифицируются, становятся похожими друг на друга, как две капли воды, как машинные болты или гайки. Еще сохраняемое – в рассказе Форстера – различие меж людьми вовсе не радует их, а, напротив, тревожит. И они надеются, что, в конце концов, появится «поколение, – пишет Форстер, – которое сумеет окончательно отрешиться от фактов, от собственных впечатлений, поколение, не имеющее своего лица, поколение, божественно свободное от бремени индивидуальных примет».
Одинаковость условий жизни, бездумность существования приводят, увы, не к объединению людей, а к полному распаду человеческого общества. Теперь каждый его член живет автономно, сам по себе, вовсе не интересуясь соседями: ведь они точно такие же!
Единственное, что как-то еще связывает людей – это машина, могущественная, внешняя по отношению к ним сила, определяющая условия их существования. Для вконец разленившихся людей.
Машина уже представляется (а ведь люди ее создали!) чем-то мистическим, всесильным, как божество. Ослабевший человеческий разум уже не в состоянии охватить машину в целом. И вот на смену мятущейся пытливой науке приходит безвольная слепая вера. Теперь люди обращаются к отдельным частям машины с мольбами, просьбами о заступничестве перед недоступным для бессильного мозга иррациональным трансцендентальным целым.
Это конец, агония. Поддавшиеся искушению легкой жизни, которую подарила им машина, люди, когда их благодетельница и покровительница перестает функционировать, гибнут. И это – закономерный финиш рассказа Форстера. А потому рассказ так и называется: «Машина останавливается».
