– Не надо, – Тисон взял меня за руку, погладил большим пальцем мои. – Если ты по каким-то причинам не можешь говорить, то и не надо. Я ни на чём не настаиваю и ничего у тебя не требую. Мне довольно и того, что ты рядом и с тобой всё хорошо. Если ты не против этого союза, если Эветьен… пришёлся тебе по нраву, и ты готова принять его как мужа… – Тисон умолк и мне отчего-то захотелось провалиться на первый этаж, а лучше куда-нибудь поглубже.

– У меня… руки грязные, – пробормотала я невпопад. – Не успела ещё помыть.

– Ничего страшного.

С минуту мы так и стояли, разделённые порогом, словно подростки по разные стороны входной двери квартиры, пускать в которую гостя вопреки воле родителей никак нельзя. Жались и смотрели то на собственные соединённые руки, то украдкой друг на друга.

Боже, ну почему всё так?! Почему с Тисоном мы или целуемся, будто безумные, то мнёмся, точно парочка застенчивых отроков? Причём второе куда чаще первого? Почему, как только Эветьен успокоился и перестал подозревать меня во всех местных грехах, наши с ним отношения выровнялись и по сей день обходятся без столь резких перепадов?

В низу живота возникло знакомое ощущение тянущей боли и я, высвободив руку, недоверчивым жестом схватилась за него, словно опасаясь упустить.

– Асфоделия? – мгновенно встревожился Тисон. – Что случилось?

– Ничего. То есть чего. То есть если это то, о чём я думаю, то слава всем богам, пронесло! – выдохнула я с нескрываемым облегчением.

– Прости, я не понимаю…

– Кажется, подружка наконец пришла.

– Какая… подружка?

– Э-э… ладно, не бери в голову, – я посмотрела на Тисона, растерянного, понимающего не больше, чем когда я пыталась с выражением читать «Белеет парус одинокий». – Ты меня извинишь? Мне надо…

– Да, разумеется.

– Увидимся позже, – и закрыла дверь.

Обернулась и увидела Жизель и Чарити, наблюдающих заинтересованно с порога спальни.

– Похоже, всё-таки я не беременна, – сообщила я и направилась в ванную.

* * *

Подозрения мои подтвердились быстро, и хотя бы этот вопрос удалось закрыть без лишних переживаний и тяжких размышлений на тему «кто виноват и что делать». Но больше так рисковать не хотелось, и по окончанию я завела за привычку разводить и пить горький на вкус настой каждое утро. Делать это приходилось тайком, чтобы ни Кили, ни её коллега не видели. Хорошо Жизель могла прикрыть и помочь, принести воды или отвлечь служанку. Они с Чарити, ограниченные теснотой столичного дворца, теперь почти постоянно проводили время или в покоях вайленцев, где на них никто не смотрел и не осуждал, или в наших, всё равно я по полдня пропадала на занятиях. Гуляли нечасто, погода резко испортилась, ощутимо похолодало, и на неделю зарядили дожди. Инис наполнилась водой, потемнела, раздулась готовым лопнуть шаром, но из берегов, вопреки моим опасениям, не вышла. Зелень начала вянуть и жухнуть, и залетавший ветер срывал с деревьев стремительно желтеющие листья, играл ими, гоняя позёмкой по аллеям и дорогам, пока очередной дождь не растягивал их тяжёлым мокрым ковром по земле.

К урокам магии мы вернулись на следующий же день, благо что разгадка трудностей чистописания явиться нам не торопилась. От устного изложения материала Эветьен перешёл к письменному, и я принялась за изучение магических символов и формул. К счастью, в этой сфере значки остались для меня значками, то есть набором неведомых прежде эзотерических закорючек, треугольников, квадратиков и прочих хитро завёрнутых линий, которые мне предстояло запомнить хотя бы в общих чертах. Впрочем, тут тоже обнаружилась своя странность – в теории-то Асфоделия должна была их знать, а раз так, то почему я вижу почти все впервые, не считая тех, что походили на обозначения из моего мира? В свободное время я училась писать, что оказалось делом не самым лёгким и приятным. Непросто фактически заново осваивать некогда элементарный для тебя предмет, рассортировывать буквы и слова, едва ли не вслепую искать ту грань, что разделяла два языка в моём мозгу. Я заполняла целые страницы буквами франского алфавита по порядку следования, переписывала на русском фрагменты разных текстов, перечитывала их вслух – без посторонних ушей, разумеется, – и переводила на франский, пытаясь нащупать если не корень бед, то хоть какой-то вариант на будущее.

Исчёрканные вдоль и поперёк листы сжигала в камине.

Думала ли я в эти дни о возвращении в свой мир?

Если честно, не думала вовсе.

О чём там думать? Мечтать о несбыточном? О том, чего, быть может – скорее всего, – никогда не произойдёт? Отравлять пустыми этими, разъедающими ржавчиной грёзами имеющуюся жизнь, которая какая ни есть, но теперь моя?

Нет уж. Никогда не искала фантомов и сейчас не собираюсь начинать. Не я выбрала этот путь, но мне по нему идти и двигаться хотелось легко, свободно, без якоря, приковавшего намертво к прошлому.

Чистописание тоже приходилось тренировать. Ко всему прочему если с грифелем управлялась я вполне сносно, то металлическое перо, острый конец которого полагалось макать в чернила и писать, повергло меня в ужас. Гусиные перья в этом мире практически вышли из употребления, но меня и более осовремененный вариант радовал мало. И с испачканными руками я ходила куда как чаще.

Жизнь во дворце текла своим чередом, пусть и исполненным настороженным недовольством. Кто-то вопреки сквернойпогоде всё-таки уехал с высочайшего разрешения – Стефанио никого не задерживал и большая часть придворных была вольна в любой момент отбыть куда заблагорассудится, – остальные терпеливо ждали, когда же наконец будет названо заветное имя. Правда, я как-то полюбопытствовала у Эветьена, как обстоят дела с обоснованием нашего скоропалительного обручения, и с удивлением узнала, что фрайн Энтонси до консультации снизошёл с немалой неохотой и на протяжении всего разговора с Эветьеном тщательно подчёркивал, что у него и без того забот хватает и что сами Его императорское величество недавно почтили городской особняк фрайна личным визитом вкупе с некой просьбой срочного характера. Что конкретно потребовалось Стефанио, фрайн Энтонси не сознался и сам Эветьен, как ни странно, оказался не посвящён в детали тайных дел правителя. Из информации менее секретной было известно, что император имел беседу с верховными служителями Четырёх – тема оной осталась загадкой, – и проявил интерес к истории собственного рода. Не то чтобы он её не изучал прежде, но решил вдруг углубить познания.

Именно сейчас, да. Другого времени не нашлось.

Однако от государственных обязанностей Стефанио не отлынивал и на утренних благодарениях появлялся исправно, зато на общественных ужинах бывал через раз и игнорировал что танцы, что прочие вечерние развлечения. Брендетта ожидала приезда своего отца, фрайна Витанского, обеспокоенного задержками и шатким положением дочери, которой уже полагалось бы или стать суженой императора, или вернуться домой. Жизель призналась по секрету, что мечтает уехать с Чарити в Вайленсию, где к однополым парам относились много спокойнее и даже дозволяли проводить церемонию официального бракосочетания в храмах. Нарцисса почти постоянно молчала, часто молилась и бледнела день ото дня.