И ведь Дуняшка оказалась права. Вручил-таки Афанасий мешочек князю, как только тот вернулся из похода. А у Ивана Васильевича глаз цепкий и он сразу углядел странную вышивку. Заинтересовался, велел перерисовать на бумагу. Афанасий только глазами лупал, но бросился в ноги, прося дать ему возможность довести поиск рудника до конца. Оставил жену под присмотром матери и подрастающего сына. Она даже не успела сказать ему, что на сносях.

У Дуняшки всё время находились какие-то важные дела, и она даже не заметила, как отступила зима, а по дорожкам побежали весенние ручейки. По возращении из Пскова мама затеяла обустройство дома, и дочери были главными вдохновительницами переделок.

В каждой комнатке теперь стояла мебель, окна были расширены и закрыты двойными рамами со слюдой. Дед ворчал, что такие дела в холода не делаются, что денег не напасешься на излишества, но женщины были неумолимы. Пришлось ему сдаться, а то ведь в бабьем царстве в каждом закутке появились всякие приятные мелочи, а на мужскую половину перестали передавать уютные штучки. Даже Ванюшку пришлось подключить, чтобы Дуня не забыла придумать новинки для обустройства любимого дедушки.

Но ремонт кончился, а боярин Еремей ворчать не перестал. Всё так ладно в доме сделалось, что он теперь переживал, что баб летом в имение не вытолкать будет.

И как он мог скучать по ним о прошлом годе? Не ценил тишину и покой, а сейчас ступить некуда, везде что-то стоит из нужного, кто-то крутится под ногами, постоянно шумят и чем-то вкусным пахнет, а ему каждый раз напоминают о советах лекарки по питанию. Только в приказе тишь да благодать, все шуршат, возражений не имеют…

Дуняша еле успевала поворачиваться. Обустройство дома отбирало много сил. Всем хотелось чего-то особенного, и Дуня предлагала, но загвоздка была в том, что дом был мал для всех! Но ничего, обустроились.

Боярышня же выпросила денег на покупку корыт и резаков с толкушками. Это потребно было для подготовки сырья для бумаги. Потом собирала само сырьё. Самым дорогим в её экспериментах был пресс и… она вынуждена была отказаться от него. Зато сетку на рамочке заказала. А дальше пришлось просить помощи у Гришки. Он сидел, тренировал мальцов и стучал колотушкой по размякшему сырью.

Остальное Дуня делала сама. Ей было интересно самостоятельно воспроизвести весь процесс бумагоделания. Она выдерживала сырьё, пока не появлялся нужный запах, поднимала его на сетке, искала место, где можно высушить первые листики. Вместо пресса использовала всякий хлам, положенный на старый воинский щит. Сначала Дуня хотела использовать гладкое медное блюдо, но ключница как увидела, что боярышня собралась грузить на блюдо камни, то вой подняла. Пришлось подменить блюдо щитом.

В таких условиях сложно было понять, получается что-то дельное или нет. Дуня даже думала сдаться и съездить в монастырь, чтобы продолжить эксперимент над уже готовыми листами. Но устыдилась. Если она не может ничего сделать по уже известному рецепту, то нечего думать об успехе при дальнейшем эксперименте.

Попробовала ещё раз — и получила такую же бумагу, какая делалась у игуменьи Анастасии. На вид полученные листы были хороши. Из-за тщательно отобранного сырья они были даже белее монастырских, но писать на них было всё так же сложно. Слишком уж впитывала эта бумага чернила и начертанные на ней буковки расплывались до неузнаваемости. Настало время последнего этапа, до которого додумалась Дуня.

В дело пошёл карлук и… боярышня всё-таки получила бумагу, которую в этом времени считают качественной! Высушив всё на верёвках, она с большим удовольствием приступила к дальнейшей работе.

Быстро собрав всё в стопочку и разрезав её на листы подходящего размера, сшила тетрадь и помчалась к княжичу договариваться о совместном деле. Да-да, никаких взрослых владельцев, только Иван Иваныч и Евдокия Вячеславна!

Еремей Профыч как раз собирался вывозить всё семейство в имение, как его вызвал к себе князь, чтобы сообщить о Дуниной инициативе и его одобрении.

Не успел Еремей Профыч удивиться, как к Маше посватался Семён Волк.

И вот тут всё семейство задумалось, начало учитывать родовитость, достаток, перспективы, покровителей и количество имеющихся холопов.

Неизвестно, сладилась бы помолвка или нет, но вскоре Сенька притащился к воротам весь израненный и упал, простонав, что хочет умереть на Машиных руках. При этом Дунины руки ему не подошли, и он даже умудрился пнуть её носком сапога, когда она подбежала к нему. Но вцепиться в жидкую бороденку приятеля не успела из-за Машки. Та коршуном налетела на страждущего, желая спасать, лечить, жалеть, кормить, сказки рассказывать… Дуне только и осталось ворчать, что это Маше надо было учить лекарское дело, а не ей.

Но новости не ограничились помолвкой Маши и Семёна: Мотя Совина с дворовой девчонкой сбежала от отца к Дорониным.

Не заладилось у неё с отцом. Савва как отошёл от горя, то сразу взялся искать себе новую жену, чтобы та приняла в свои руки хозяйство. Сам же усердно начал тренироваться, чтобы поскорее набраться сил и пойти в поход.

Как Мотя не убеждала отца, что сама справится по хозяйству, не поверил. Да и жалел её, считая, что не надо ей взваливать на себя неподъёмный труд. А Мотя поняла, что если останется, то погибнет. Пусть даже мачеха окажется достойной женщиной. Мотя хотела учиться, пробовать свои силы по своему разумению и быть похожей на Дуню. Вот и рванула в город, как только подсохли дороги, а с ней увязалась челядинка, ставшая подруженькой.

Хорошо, что Доронины не успели отправить к отцу Ксюшу! Боярыне Милославе пришлось объясняться с отцом Варфоломеем и целовать крест, что не обидит девочек. А когда Савва примчался, то он даже особо ничего говорить не стал, а лишь передал дочерям в платочке сохранившиеся материны украшения, да попросил прощения, что не уберёг семью.

Мотя разрыдалась и даже засомневалась в правильности своего поступка, а вот Ксюша испугалась, что её заставят уехать. Но настал вечер, все легли спать, а утром уже некогда было печалиться. У Дорониных всегда шумно и суетно, постоянно затевается что-то новое и интересное.

Как потеплело, дружной толпой отправились в имение, а там кипела жизнь. Крестьяне наново отстраивались, да по-новому планировали дальше жить. Часть