Политбюро, кроме Сталина, видели копии протоколов допросов и знали о пытках. В отчете говорится, что между 1935 и 1940 годами почти два миллиона человек были арестованы за антисоветскую деятельность, а 688 503 человека были расстреляны[837]. Хрущев «пришел в ужас», когда появился этот отчет. Как писал его сын, «он ожидал разоблачений, но такого…»[838] «Факты были настолько ужасающими, – вспоминал позже Микоян, – что в особенно тяжелых местах текста Поспелову было трудно читать, один раз он даже разрыдался»[839].

Откровения из отчета Поспелова стали «для многих из нас совершенно неожиданными», – написал в своих мемуарах Хрущев. И тут возникает вопрос, уже политический, а не исторический: кто был удивлен больше всех, то есть кто был наименее виновным? По словам Хрущева, Маленков, отвечавший во время больших чисток за кадры, был замаран больше других, хотя и не как инициатор, а как исполнитель, а Молотов и Ворошилов были лучше всех осведомлены об истинных размерах и причинах сталинских репрессий. Хрущеву так думать было удобно, поскольку Маленков и Молотов были двумя его самыми значительными политическими противниками[840]. Но чтобы убедиться, что сам Хрущев не откажется от разоблачения преступлений Сталина, Снегов предупредил его: «Либо вы расскажете об этом на предстоящем съезде, либо сами окажетесь под следствием»[841]. В этом предупреждении содержался намек на шантаж. «Рассказать об этом», то есть вопрос гласности был еще одной большой проблемой, которая становилась все более острой в связи с приближением XX съезда партии, назначенного на февраль 1956 года. Если в результате расследований Поспелова будут раскрыты ужасные вещи (а все, конечно, понимали, что они будут раскрыты), что из этого следует сказать партии, стране и миру?

По докладу Поспелова 9 февраля 1956 года в Президиуме прошла напряженная дискуссия. По версии Хрущева, он был единственным докладчиком (но в официальном протоколе также значится Микоян). Поспелов страстно утверждал, что невозможно игнорировать зло прошлого и держать невиновных людей в лагерях и ссылке. Ворошилов, по версии Хрущева, яростно напал на него, его поддержал Каганович, который сказал, что доведение доклада Поспелова до съезда будет иметь ужасные последствия для престижа партии и страны. «Этого же в секрете не удержишь. И нам тогда предъявят претензии. Что мы скажем о нашей личной роли?» Хрущев благородно ответил, что, если преступления совершены, нужно быть готовым взять на себя ответственность, и он сам готов сделать это в случае необходимости, выступив перед съездом от своего имени. Таким образом, он фактически снимал с себя ответственность и перекладывал ее на других. После этого все неохотно согласились с тем, что на съезде нужно выступить с речью, и Хрущев (с показным нежеланием) позволил возложить эту обязанность на него[842].

В официальном протоколе нет упоминаний о возражениях против выступления на съезде, за которое в конечном итоге проголосовали все присутствующие, но указывается, что у членов команды были разные представления о том, что именно следует рассказать. Молотов хотел, чтобы в доклад вошли как достижения Сталина, так и его преступления. Микоян считал, что повествование должно быть таким: «До 1934 года [Сталин] вел себя как герой, после 1934 года он совершал ужасные вещи», но задавался вопросом, «можно ли ему простить то, что он делал в сельском хозяйстве» (то есть эксцессы в коллективизации). Маленков был против разделения на до 1934 года и после, так как это бы означало, что вся его совместная работа со Сталиным проходила в «плохой» период, и рекомендовал сосредоточиться на культе личности, который позволил бы им «действительно вернуться к Ленину». Победила в конце концов именно концепция культа личности – «концентрации власти в руках одного человека. В нечистых руках»[843].

Позже Микоян не без основания сожалел, что Хрущев приписал себе все заслуги в принятии решения честно обо всем рассказать. На самом деле первым на съезде этот чувствительный вопрос затронул Микоян, который сказал: «В нашей партии после долгого перерыва создано коллективное руководство»[844]. Но именно речь Хрущева, произнесенная в последний день работы съезда, потрясла делегатов и весь мир. Речь Хрущева была длинной, она основывалась на докладе Поспелова, произносил ее Хрущев в своей неподражаемой простонародной манере от имени всего Президиума – и эта речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Хрущев представил дело таким образом, что Президиум из расследования комиссии Поспелова только узнал, что имели место ужасные злоупотребления, что Сталин действовал от лица Центрального комитета, но на самом деле не советовался ни с ним, ни с Политбюро. Когда он объявил, что 70 процентов членов и кандидатов в члены Центрального комитета, которые были избраны на съезде партии в 1934 году, в течение пяти лет, прошедших до следующего съезда, были арестованы и расстреляны, в зале случился шок. Он отдельно назвал имена пяти расстрелянных членов Политбюро – Рудзутака, Эйхе, Постышева, Косиора и Чубаря, также сказал о расстрелянных военных руководителях, о «ленинградском деле» и об ошибках Сталина в военное время. Еще более тревожным было заявление, что не все ясно с убийством Кирова и что это дело нужно расследовать снова. К концу сталинской эпохи, по словам Хрущева, жизни всех членов команды оказались под угрозой. Действительно, «если бы Сталин еще несколько месяцев находился у руководства, то на этом съезде партии товарищи Молотов и Микоян, возможно, не выступали бы». Потрясенные слушатели молчали[845].

В истории это выступление получило название «Закрытый доклад»: по соглашению с более реакционными членами команды в советской прессе о нем не сообщали. Но даже если не учитывать тот факт, что ЦРУ получило текст доклада и предало его гласности, в Советском Союзе он тоже был известен, поскольку в последующие недели его зачитывали на партийных собраниях по всей стране. Эффект был сильным, но неоднозначным. Меньшинство, в котором преобладали студенты и интеллигенция, были поражены тем, что они услышали, но при этом приветствовали решение Хрущева нарушить табу и сказать то, о чем раньше молчали. Значительно больше было таких (по крайней мере, из тех, кто публично высказывал свое мнение), кто были возмущены или пребывали в замешательстве, особенно их недовольство вызывала критика действий Сталина во время войны[846]. Верные партийцы негодовали на Молотова и упрекали его в том, что он позволил Хрущеву и Микояну клеймить Сталина: «Хрущев и его друзья уничтожат дело коммунизма… Нужно, чтобы Хрущев и его друзья как можно скорее ушли в отставку. Руководить должны те, кто работал с Лениным и Сталиным [подчеркнуто красным]. Мы ждем, что вы возьмете руководство партией