Меркурий, Нептун и Церера смотрят на Петроградскую сторону.

Битов смотрит на парадную дверь дома № 4, из которой выходит молодая женщина – «длинноногое, кудрявое, зеленоглазое существо», – так определяет ее для себя.

Итак, она выходит, а он входит в здание, в котором в разные годы располагались Таможенное ведомство и Акциозное управление, Губернское казначейство и Центрспирт. Сейчас здесь находится Институт русской литературы «Пушкинский Дом».

Начинает подниматься по широченной лестнице, на одном из маршей которой стоят часы «Минин и Пожарский» («что они тут делают?» – мыслится).

Таким образом, Битов принес в Пушкинский Дом роман «Пушкинский дом», чьим «сокамерником» по архивной коробке-реликварию неожиданно (по иронии судьбы) оказалась рукопись басни Ивана Андреевича Крылова.

Роман-басня получается?

Вот уж воистину, всё смешалось в Пушкинском Доме.

История, некогда рассказанная литературоведом Борисом Бухштабом, и столь поразившая Андрея своей абсурдностью и безнаказанностью, вновь вернулась туда, где имела место произойти.

В своем роде возвращение на место преступления.

Когда процедура архивирования заканчивается, и роман-басня превращается в роман-архивную единицу, Битов снова выходит на набережную, останавливается под деревом, вернее, под одним из деревьев, растущих перед домом № 4, и закуривает.

События, предшествовавшие и последовавшие за этим посещением Пушкинского Дома, он опишет в 2012 году в очерке «Утрата» так: «Моя дочь Анна собиралась поступать на филфак ЛГУ им. Жданова, я находился в опале после выхода «Пушкинского дома» в Америке и опасался, что моя фамилия помешает дочери при поступлении, не пройдет “куратора”. Приятель-филолог решил познакомить меня с молодой преподавательницей-читательницей, которая попытается помочь гонимому автору. Одновременно ко мне заходят два молодых сотрудника Пушкинского Дома с настойчивым предложением поспешить сдать рукопись романа в архив, потому что, когда меня выгонят из Союза писателей, то “архивную единицу” на меня уже будет невозможно завести. Совмещая оба дела, я принес первый экземпляр “Пушкинского дома” в Пушкинский Дом… и поспешил… в Универ… Девушку, с которой меня познакомили на лестнице Филфака, я точно никогда раньше не встречал, однако припоминал как сон. Лишь договорившись о свидании ее с дочерью и расставшись, я понял, где она мне приснилась… а именно только что в дверях Пушкинского Дома: я входил с романом под мышкой, а она выходила… Позднее я от Наташи узнал, что она торопилась в Универ на встречу со мной. Мой Аптекарский оказался рядышком с ее Петропавловской, ее необыкновенная квартирка напомнила мне апартамент, сочиненный мною для дяди Диккенса в “Пушкинском доме”, Наталья подружилась с моей дочерью и мамой раньше, чем признала меня, а я, чтобы произвести впечатление, взялся после долгого перерыва за перо».

Наталья Михайловна Герасимова родилась в Чите в 1952 году. В 1969 году закончила школу в Таллине и поступила на историко-филологический факультет Тартуского Университета. Через два года она перевелась на третий курс филфака ЛГУ им. Жданова и переехала в Ленинград.

По окончании Университета в 1974 году Наталья Михайловна поступила в аспирантуру на кафедру истории русской литературы по специальности «русский фольклор», а в 1986 году защитила кандидатскую диссертацию «Художественное своеобразие “Жития” протопопа Аввакума».

Мать Натальи Михайловны – Тамара Захаровна Герасимова, из священнической семьи, журналист, 40 лет проработала собкором «Известий» по Прибалтике. В Ленинграде жила на Литейном…

Докурив под стенами Пушкинского Дома, Битов переходил с одной набережной (им. Макарова) на другую (Университетскую) и оказывался под окнами Двенадцати коллегий.

В конце 1970-х имя автора «Пушкинского дома» было известно в филологических кругах Ленинграда. Его книги, изданные в СССР, читали, а эхо скандала вокруг альманаха «Метро́поль» донеслось и до ленинградских интеллектуалов.

Таким образом, перед 27-летней аспиранткой филфака ЛГУ Натальей Герасимовой предстала личность во многом легендарная и загадочная, овеянная славой литератора неподцензурного и андеграундного.

Автор признавался: «В Америке вышел “Пушкинский дом”. И все прекратилось… меня перестали печатать, и до 1986-го ничего не выходило, я был в запрете… Я никогда не писал и всегда писал. Это совершенно непонятное состояние».

Необъяснимость существования текста, даже если он не записан на листе бумаги (не сохранен в памяти компьютера) говорит о его сакральности, перед которой сочинитель испытывает трепет, страх («я боюсь текста», А. Г. Битов), особенно когда решается погрузиться в эту океаническую толщу, добровольно стать жертвой наводнения.

Автор знал, что от наводнения в первую очередь пострадают Гавань, Васильевский остров и Петроградская сторона. Обреченно выходил к Неве, тут «хлестал дождь, дул проницательный ветер, вода значительно возвысилась… Вечером на Адмиралтейской башне зажгли сигнальные огни, предупреждая жителей от наводнения… Стихия разыгралась пролив вчерашнего, волны разбивались о гранитные набережные, вставая стеной брызг; вода из решеток подземных труб била фонтанами, собирая вокруг себя любопытных…идти становилось все труднее, порывы ветра сдували с ног… Вдруг необозримое пространство перед ним оказалось кипящею пучиною. Над нею клочьями носился туман из брызг, волны разрывались на острые куски вихрями, как ножами, и так летели острыми, треугольными обломками, будто утрачивая свойства жидкости. Кареты и дрожки плыли по воде, спасаясь на высоких мостках, как на островках. И тут он увидел огромную барку, несшуюся прямо на него; она пронеслась, однако, мимо и врезалась в кирпичный дом, который обрушился от столкновения… Части разорванного Исаакиевского моста неслись навстречу… Разъяренные волны свирепствовали и на Дворцовой площади, и Невский проспект превратился в широкую реку, но бедствие на Адмиралтейской стороне все же не было столь ужасным… В середине дня вода начала сбывать; к вечеру на улицах уже появились первые экипажи» («Фотография Пушкина». А. Г. Битов).

Вот так и стояли на Университетской набережной Андрей и Наталья.

Кто при этом кого толкал в бездну?

Автор своего сокровенного читателя (Наталья Михайловна была поклонницей прозы Битова) или читатель своего любимого писателя?

Первый с целью обрести новые впечатления, новые чувства и переживания, насытить пафос мысли эмоциями.

Второй с нетерпеливым и порой заносчивым требованием от сочинителя больших откровений, потому как был абсолютно уверен в том, что все это написано про него и для него.

Вопрос, требующий не столько ответа на него, сколько его проживания.

Итак, роман-загадка, роман-спасение, роман-призрак, роман-архивная единица, роман-судьба, подавал сигналы, признаки жизни из недр Пушкинского Дома как из космоса, становясь при этом частью повседневного бытования Битова, но уже в измерении нетекстовом, но контекстуальном.

«Квартирка» Натмих (так в Университете Наталью Михайловну звали ее студенты в параллель с Юрмих – Юрием Михайловичем Лотманом, чьим учеником она была) на Петропавловской улице Петроградской стороны – бывшая дворницкая на первом этаже – загадочным образом подпадала под описание каморки Дмитрия Ивановича Ювашева (дяди Диккенса) из «Пушкинского дома». Видимо, именно так и работала писательская фантазия, воплощенная в тексте, когда автор настолько вживался в