— Война идет между двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром! — объяснил Сталин. — Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга.

Польшу Сталин назвал фашистским государством:

— Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы, что одним буржуазным фашистским государством станет меньше! Что, плохо будет, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население?

Указание Сталина было оформлено в виде директивы секретариата исполкома Коминтерна всем компартиям: «Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу...»

Коммунистам, которые хотели ехать в Польшу, чтобы, как и в Испании, сражаться против фашистов, запретили это делать.

Превосходство вермахта над польской армией было абсолютным. В польской армии были лучшие кавалеристы Европы, но противостоять танкам и авиации конница не могла. Поляки не ожидали столь сокрушительного удара. Они пребывали в уверенности, Что их армия сможет успешно противостоять немцам, а затем с помощью союзников — и разгромить Гитлера.

«Когда 3 сентября Франция и Великобритания объявили войну Германии, поляки были счастливы, — вспоминал известный публицист Марсель Райх-Раницкий, высланный из нацистской Германии в Польшу. — Энтузиазм царил не только в Варшаве. Я сразу же послал сестре, которая с мужем уже несколько недель жила в Лондоне, открытку, в которой писал примерно так: конечно, будет нелегко, может быть, ужасно, но мы в хорошем настроении, так как нисколько не сомневаемся в поражении Германии. Открытка эта так и не дошла до Лондона...

Радость от вступления союзников в войну быстро сменилась паникой. Еще недавно в польских газетах можно было прочитать, что немецкие войска плохо вооружены, а многие офицеры и солдаты — противники Гитлера и потому потенциальные дезертиры. Со всей серьезностью выражалось мнение, что жалкое состояние большинства польских шоссе и дорог затруднит продвижение немецких танков и бронемашин, если даже не сделает полностью невозможным и тем самым превратится в преимущество для Польши.

Но произошло совсем иное, нежели то, что во всеуслышание пророчили неисправимые польские оптимисты: немецкие армии торжествовали, и в Варшаве уже узнали о чудовищных жестокостях немецких солдат...»

Главы французского и британского правительств решили, что помогать Польше бесполезно — она все равно проиграла войну.

9 сентября немецкое командование передало, что Варшава пала (это оказалось неправдой). Молотов поспешил отправить немецкому послу Шуленбургу телефонограмму:

«Я получил ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской Империи».

В тот же день нарком Ворошилов и начальник Генштаба Шапошников подписали директиву, которая предписывала войскам Белорусского и Киевского особых военных округов в ночь с 12 на 13 сентября перейти в наступление и разгромить противостоящие силы польской армии.

Еще 30 августа 1939 года в «Известиях» появилось заявление ТАСС, которое опровергало сообщения западных газет о том, что после подписания советско-германского договора от границы отведена группировка Красной армии численностью 200—300 тысяч человек.

ТАСС заявлял, что советское командование, напротив, решило усилить гарнизоны на западной границе. Это было неприятное известие для Польши, которая лишалась возможности бросить все силы против немцев.

Планов советского командования никто не знал, но страна жила предчувствием войны.

Знаменитый писатель Михаил Афанасьевич Булгаков записал в дневнике:

«Конечно, все разговоры о войне. Сегодня ночью, когда вернулись из Большого театра, услышали по радио, что взята Варшава...

В Большом мобилизовано за два дня семьдесят два человека. Город полон слухов: что закрыта для пассажирского движения Белорусская железная дорога, что закрыто авиасообщение; что мобилизована половина такси, все грузовики и большая часть учрежденческих машин, что закрыты восемнадцать школ (под призывные пункты взяты, или под госпитали, как говорят другие), что эшелоны идут на западную границу и на Дальний Восток. И так далее».

Но когда выяснилось, что Варшава еще держится, выступление Красной армии отложили. Поляки отчаянно защищали свою столицу. Варшавяне, мужчины и женщины, рыли окопы и строили баррикады. Москву это упорство поляков раздражало.

Гитлер торопил Сталина с вступлением в войну против Польши. Ему не нужна была военная поддержка Красной армии, он сам мог справиться с поляками. Ему политически важно было участие Советского Союза в войне с Польшей.

Риббентроп писал Молотову, что они рассчитывают на скорое наступление Красной армии, «которое освободит нас от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы».

Молотов отвечал Риббентропу:

«Мы считаем, что время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов».

До сентября 1939 года советское правительство никогда не ставило вопрос о возвращении западных областей Украины и Белоруссии. И в первые дни боевых действий Красной армии этот лозунг еще не возник. Он появился позже как удачное пропагандистское объяснение военной операции против Польши.

10 сентября Молотов пригласил посла Шуленбурга и сказал ему:

— Советское правительство было застигнуто врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами. Красная армия рассчитывала, что у нее на подготовку есть несколько недель, которые сократились до нескольких дней.

Молотов откровенно предупредил посла, что Москва намеревалась заявить, что Польша разваливается на куски и Советский Союз вынужден прийти на помощь украинцам и белорусам, которым «угрожает» Германия:

— Это даст Советскому Союзу благовидный предлог и возможность не выглядеть агрессором. Но вчера генерал-полковник Браухич заявил, что военные действия уже заканчиваются. Если Германия сейчас заключит перемирие с Польшей, Советский Союз не успеет вступить в войну.

Шуленбург связался с Берлином и передал озабоченность советского наркома. Риббентроп попросил Шуленбурга информировать Молотова, что слова главнокомандующего сухопутными войсками Вальтера фон Браухича (впоследствии он был произведен в генерал-фельдмаршалы) — «явное недоразумение. Вопрос о перемирии с Польшей не ставится».

14 сентября Молотов пригласил Шуленбурга и сказал, что Красная армия уже практически готова, но, учитывая политическую мотивировку советской операции (защита украинцев и белорусов), Москва не может начать действовать до того, как падет Варшава. Поэтому Молотов попросил как можно более точно сообщить ему, когда можно рассчитывать на полный захват польской столицы.

Риббентроп сообщил из Берлина, что Варшава будет занята в течение нескольких дней. Он просил передать Молотову:

«Мы подразумеваем, что советское правительство уже отбросило мысль, что основанием для советских действий является угроза украинскому и белорусскому населению, исходящая от Германии. Указание такого мотива невозможно».

Шуленбург принес послание Риббентропа Молотову. Нарком, как следует из записи беседы, согласился, что «планируемый советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для советского