Шрифт:
Закладка:
Наконец, Роберт обратился к самим Генеральным штатам. По его словам, Дофин, хотя и был мудр для своих лет, был еще очень молод. Ему нужен были разумные советы и руководство. Люди, которые сейчас предлагали ему эти советы по управлению государством, вложили свою честь и свое состояние в выживание французской нации: "люди совести, люди высокого ранга и достоинства, люди мудрости и верности со всех концов королевства, которые сами видели бедствия нации в своих собственных домах". По мере того, как Роберт говорил, он начал мрачно упоминать о возможности более жестких мер и предположил, что в случае необходимости Генеральные Штаты могут низложить монарха, отказавшегося прислушаться к их советам. Исторические прецеденты, по его словам, уже были. В этот момент коллеги Роберта начали чувствовать себя как-то неловко и один из них резко наступил оратору на ногу. Роберт поспешно исправился. Именно Папа, сказал он, свергал прошлых тиранов по просьбам Генеральных Штатов. Завершая свою речь, Роберт призвал всех присутствующих делегатов забрать подготовленные письменные предложения Совета восьмидесяти, который отверг Дофин, и отвести их в свои общины. Со словами епископа, звучащими в ушах, и с документом, вложенным в их сумы, делегаты разъехались по провинциям Франции[426].
Приостановка работы Генеральных Штатов временно облегчила политические трудности Дофина. Но она ничего не сделала для улучшения его финансового положения, которое становилось отчаянным. Налоги, утвержденные перед битвой при Пуатье, были отменены в октябре в расчете на то, что Генеральные Штаты предоставят новые. Теперь в казне ничего не осталось, и ничего туда не поступало. Дофин провел большую часть ноября в Париже, пытаясь собрать деньги. Он разослал комиссаров для взимания штрафов за бесчисленные нарушения ордонансов о чеканке монет и другие корыстные проступки своих подданных[427]. Он попытался собрать налоги частным порядком, обратившись к парижскому муниципалитету и другим традиционным сторонникам короны. Этьен Марсель, который все еще не полностью перешел на сторону радикальной оппозиции, похоже, всерьез подумывал о том, чтобы предоставить Дофину субсидию. Но он подвергся оскорблениям и угрозам со стороны Роберта Ле Кока, и в конце концов отказался помочь, если Дофин не согласится с предложениями Генеральных Штатов[428].
В провинциях дела у правительства обстояли гораздо лучше. Генеральные Штаты Лангедока, которые не были представлены в Париже, собрались в октябре в Тулузе под председательством опытного политического управленца графа Арманьяка. Там не было никакой радикальной агитации. Люди Лангедока были гораздо более щедрыми, чем Генеральные Штаты в Париже, и их деятельность не сопровождались нежелательными предложениями политических реформ. Они проголосовали за capage (или подушный налог) в размере трех денье на человека в неделю, который должны были платить все лица старше двенадцати лет, и небольшой налог на движимое и недвижимое имущество. Делегаты Генеральных Штатов в Тулузе рассчитывали, что поступлений от этих налогов будет достаточно для финансирования армии из 5.000 латников и 5.000 конной пехоты в течение года. Но их щедрость принесла мало облегчения Дофину, поскольку они придерживались своей традиционной практики резервирования доходов для обороны своего региона. Для надзора за сбором и расходованием денег были назначены две постоянные комиссии Генеральных Штатов Лангедока и иерархия местных казначеев и сборщиков налогов а офицеры короля были в значительной степени исключены из процесса. Другие регионы Франции отреагировали примерно так же. Дофин направил агентов в несколько бальяжей, которые были представлены в Париже, в надежде договориться о субсидиях непосредственно с местными общинами. Некоторые из них, несомненно, действительно предоставляли субсидии. Например, провинциальные собрания в Оверни ввели подымный налог в городах и подоходный налог на дворянство. Но они зарезервировали доходы для местной обороны, как это сделали Генеральные Штаты Лангедока. Ничто из этого не попадало в казну Дофина[429].
Несмотря на это, решения местных политиков в Тулузе и Клермоне стали долгожданным свидетельством поддержки короны и симптомом расширяющейся пропасти между Парижем и провинциями. За пределами столицы почти не было видно признаков антиправительственных настроений, которые оживляли дебаты во францисканском монастыре. В Лангедоке это, несомненно, было вызвано, по крайней мере, частично, с сильной роялистской традицией региона и присутствием английской армии на его границах. Но даже в северных провинциях есть свидетельства того, что у людей не было времени на радикализм Совета восьмидесяти. Когда делегаты из города Суассон вернулись домой, они были избиты толпой. Нападавшие на них люди были возмущены оскорбительными речами, которые они, как сообщалось, произносили в адрес министров короля. И это был не единичный случай. В следующем году, когда делегаты вернулись в Париж, они жаловались, что многие из них подверглись нападению со стороны друзей офицеров короля, и требовали права передвигаться с шестью телохранителями[430]. В Париже эти люди оказались вовлечены в коллективные эмоции многолюдной столицы и гневные собрания, на которых выступали искусные политические манипуляторы. Но сообщества, которые они представляли, были все больше озабочены организацией и финансированием собственной обороны и задачей выжить перед лицом банд англичан, гасконцев и наваррцев, действующих в их землях. Судьба Дофина, условия мира, освобождение Иоанна II, реформы — все это становилось все более отдаленными и несущественными проблемами по мере того, как королевская администрация разваливалась, а королевство распадалось на конфедерацию самоуправляющихся регионов.
* * *
Иоанн II следил за событиями на севере, как мог, из своей тюрьмы. В Бордо его поселили в надежно охраняемых апартаментах во дворце архиепископов, огромном и полуразрушенном римском особняке, зажатом между нефом нового собора и древними городскими стенами, где принц Уэльский держал свой двор. Здесь с ним обращались с почестями, как и подобало его статусу. Граф Арманьяк прислал ему мебель для комнат, серебряную посуду для стола и провизию. Короля не держали в одиночном заключении. Его окружали личные слуги и многие из его бывших министров, советников и соратников, которые были захвачены вместе с ним в плен при Пуатье. Вокруг фигуры пленного короля возник теневой двор, внесший новую неопределенность в и без того сложную политическую ситуацию. Его главными фигурами имевшими самое сильными влияние на короля были архиепископ Санса Гийом де Мелён и лимузенский дворянин Бернар де Вентадур. Гийом де Мелён был искусным церковным политиком, проницательным, решительным и расчетливым, который лично сражался при Пуатье во главе своего собственного отряда из двух десятков человек. Бернар де Вентадур был опытным придворным с большими связями
