клич, звучавший как вой волка, он вскочил на спину монгольской лошади, которая, как было

сказано, не могла двигаться.

- Нет Бога, кроме Аллаха! – закричал он снова, мстя с пятнадцатилетней задержкой.

Он замахнулся высоко - так, как если бы он рубил дрова и ударил по шее всадника.

Он замахнулся еще раз, хотя в этом и не было необходимости, и голова монгола отлетела

в сторону. Потом он перебрался на спину следующей лошади и повторил представление!

Зрелище этого подсказало нашим мужчинам, что нужно делать! Людская волна

из топорщиков побежала к пикинерам, а затем, чтобы добраться до врага, взобралась им

на плечи и головы! Возможно, что при этом многие пикинеры получили ушиб спины, но я никогда не услышал на этот счет никаких жалоб. Через несколько минут десять тысяч

топорщиков и мечников взобрались на головы пятисот тысяч монгольских всадников, убивая их безо всякой пощады.

Меньше чем за десять минут все было кончено и в живых не осталось никого, кроме

христианских всадников. В этом сражении было убито полмиллиона врагов и армия почти

не понесла потерь за исключением нескольких сломанных ног и растяжений, а также одного

случая, похожего на сердечный приступ.

И над полем боя наступила странная тишина. Пикинеры все еще напирали вперед, поскольку не могли придумать ничего лучшего. Топорщики наверху просто ошарашено

оглядывались вокруг не видя никого, чтобы убивать и благоговейно взирая на устроенную ими

бойню. И ни все стояли там, запыхавшись.

А затем кто-то запел одну из армейских песен – ту самую, которая в один прекрасный

день станет польским национальным гимном.

Ввеки Польша не погибнет,

Если мы живем!

Потом они допели песню и кто-то начал молиться. Мужчины отошли назад

и монгольские лошади, задохнувшиеся или раздавленные, упали на землю. Большинство наших

воинов встали на колени и вознесли молитву Богу.

Война окончилась.

133

Пришел гетман Владимир и мы начали с ним обсуждать как навести порядок. Наших

раненных мы разместили в одном месте, убитых – в другом. Одних мужчин мы назначили, чтобы собирать добычу, а других - готовить ужин.

- А что нам делать с монголами? – спросил он.

- Положите их деньги и драгоценности тут, а их оружие и все остальное - там, -

раздавал я указания, - Разместите их тела на этом подъеме, чтобы потом сжечь, а их головы –

на тот холм. Я хочу точно посчитать количество убитых, так что складывайте их аккуратно.

- Так точно, пан. А что насчет раненых монголов?

- После того, как вы разместите все их головы на этом холме, а их тела на подъеме, то можете оказать медицинскую помощь тем, кому она будет необходима.

- Так точно, пан, никаких пленных. Я просто хотел быть в этом уверен.

- Ну что еще ты прикажешь делать с монгольскими пленниками? Они не могут сообщить

нам никаких секретов. Мы до бесконечности можем их кормить и охранять. Если мы

позволим им уйти, то мы не оставим им выбора, кроме как грабить и убивать по пути домой, что неприемлемо. Орда никогда не согласится обменять их на пленных христиан. Они считают, что те, кто попали в плен, не выполнили свой долг! И их необходимо убить! Лучше убить их

сейчас и больше не возвращаться к этому вопросу.

- Да, пан. В любом случае, сомневаюсь, что кто-нибудь из них остался в живых.

Он начал грамотно раздавать приказы, а я побрел дальше.

По булаве, я определил, что рядом со мной находится священник и тогда я вспомнил

про графа Ламберта. Сначала он не решался ехать на две мили отсюда, когда здесь было

так много людей, которые нуждались в его услугах, но я спешился и предложил ему Анну, чтобы она могла быстро доставить его туда.

Анна сообщила мне, что "Мне не нравится эта идея".

- Смотри, девочка, война закончилась и Ламберту нужен священник. У меня все

в порядке. Тут рядом со мной твоя белая сестра и она может позаботиться обо мне также, как и ты. Но я единственный, кто может говорить на ее языке, поэтому я не могу ее одолжить.

Понимаешь, да?

Она все еще обижалась на меня, когда уезжала вместе со священником.

Я оседлал белого Большого Человека и поехал по полю.

Стояла давящая тишина, как будто бы сейчас читали мессу, и никто не должен был

говорить. Мужчины усердно работали над порученными им задачами, но они говорили только

тогда, когда это было совершенно необходимо и притом шепотом. Случилось что-то, что было

больше, чем все мы и, несомненно, святое.

Артиллеристы не участвовали в добивании. Стрелки