это вмешиваться. Что посчитаешь нужным, то и сделай. Ты, если правильно разыграешь эту карту, генерал-майора раньше меня получишь, и Мохов станет тебе тапочки приносить. Я не хочу иметь к этим разборкам отношения, Виктор. Но прошу, чтобы ты пообещал мне, что о снимках с Полонским никто не узнает.

— Все так плохо?

— Да, плохо. Ты в такой ситуации никогда не окажешься и, когда детей заведешь, всю жизнь пахать будешь, чтобы они не оказались.

Солнце заливало салон авто растворенным в воздухе огнем. К хору цикад присоединились сверчки. Сизый вздохнул, изогнувшись, переставил обе коробки на заднее сиденье и сказал:

— Странный ты человек, Лев. Но тебе решать, как скажешь.

— Спасибо. Давай сейчас ко мне поедем. Закажем ужин и проверим информацию на дисках, чтобы нигде картинок этих не осталось.

— Хорошо. — Сизый завел машину и повернулся, чтобы сдать назад. — Только поедем за этим делом не к тебе, а ко мне на службу. Я весь день провел не на месте, дела есть. А ты в кабинете моем посидишь, компьютер и там есть. Поработаешь, можешь поесть там же. Это безопасно, кому я нужен. Туда, кроме уборщицы, и не зайдет никто.

Обратно ехали молча. Сизый думал о том, куда спрятать архив Сифонова до тех времен, пока не придет пора его использовать. Гуров старался не думать ни о чем и лишь провожал глазами пробегавший мимо пейзаж. Сперва не было ничего, кроме полей, разлинованных шеренгами тополей ветроломов. Потом потянулся частный сектор. Постепенно одно- и двухэтажные домики сменились складскими помещениями. Станциями технического обслуживания и оптовыми базами. И как только среди магазинов и заправок показался первый рекламный щит, Гуров издалека понял, чье увидит на нем лицо. Аджей. Белокурый, с отбеленными зубами и в белоснежной же футболке стоял, скрестив руки на груди, перед красной стеной. За его спиной на кирпичной кладке неизвестный художник нарисовал крылья. Мазки были размашистыми и уверенными, а крылья, будто растущие из плеч Полонского, казались белыми лишь на первый взгляд. Крупная надпись кричала «Ангел идет домой», та, что помельче, приветствовала жителей и гостей города на всероссийском фестивале граффити.

Въехав в город на электричке, Гуров этого старания администрации оценить не смог.

Наверное, Сизый тоже подумал об Аджее, увидев щит. Потому что впервые за всю дорогу спросил:

— Лев, и ты уверен, что Полонский не причастен к той мумии?

— Я уверен в том, что он имеет к этому делу отношение. Но он не убивал.

— Почему ты так думаешь?

Гуров постучал пальцами по папке с фото, лежащей у него на коленях.

— Я думаю, что он способен убить. Защищая и защищаясь. Но неспособен на утонченное, продуманное зверство. Если бы он был склонен к таким вещам — это проявилось бы раньше. Он бы не терпел столько лет. Да и в искусство ушел едва ли.

Чем дальше, тем портреты Аджея встречались чаще, но Лев уже знал человека, которого поклонники творчества считали ангелом, и теперь это лицо вызывало совсем иные эмоции. Не ангел вернулся домой. Аджей вернулся в Онейск. Город, который своим безразличием к судьбе одинокого молодого парня когда-то заставил его написать на стене картину, где в душной ночи тонула мертвая улица с безучастными окнами, горели красные фонари и в луже лежала узкая черная туфля с красной стелькой.

Но перед тем кто-то, тоже имевший к тихому Онейску свой счет, заживо замуровал в этой стене человека.

Гуров купил четыре гамбургера и большую бутылку колы. Одному было столько не съесть, но о вечно голодном Викторе тоже стоило помнить. Лейтенант устроил его в своем кабинете и исчез по служебным делам, попросив Гурова не налегать на гамбургеры. Полковник подкрепился, включил компьютер. Сразу же, на той самой дискете, обнаружил файл с фотографиями под скромным названием «Баржа». Подумав, решил не удалять, а отдать Аджею — и дискету, и фото. Пусть уничтожит сам и разорвет еще одну цепь, связывающую его с Онейском. Повозившись с установкой, ознакомился с информацией на дисках, и стало еще гаже. Нет, пусть со своими земляками Виктор Степанович разбирается сам.

Сизый застал его за игрой в сапера. Присел напротив. Щедро отхлебнул из бутылки, посетовал на то, что Гурову два гамбургера вредно, а ему, молодому и растущему, было бы полезно. Но к еде не притронулся.

Гуров выключил компьютер, вгляделся в кои-то веки озадаченное неизвестной тревогой лицо лейтенанта.

— Не томи, Витя. Что за новости.

— Новости пикантные. — Сизый хотел откинуться на спинку, но вовремя вспомнил, что спинки в его кабинете у стула для посетителей нет. Ссутулился, оперевшись локтями на колени. Взял гамбургер, покрутил перед глазами. Положил на место и только тогда посмотрел на Гурова. — Нашли тело Сифона. Его задушили, набросив на шею обычный кожаный ремень, орудие убийства прилагается. А потом неумело закопали в канаве на окраине палаточного городка «Обетованный».

Глава 12

Начало нового дня у человека, одержимого идеей, можно описать по-разному. Настроение его может быть боевым и бодрым, целеустремленным и решительным. Утро может застать такого за раздумьями или в работе. О таких часто говорят, что человек вдохновлен, охвачен страстью, с головой погружен в свое дело.

Гуров был с головой погружен в простой факт: все улики укажут на Полонского. Отсутствие или присутствие отпечатков на ремне делу уже никак не помешает, все решат показания свидетелей. А также то, что мотивы у Аджея были, еще какие. Для поиска этих мотивов Мохову даже глубоко погружаться в архивы Сифонова не придется. Учитывая то, с какой скоростью капитан прибыл на зачистку особняка на Онейке, тех, кто в те годы мог так же развлекаться на «Барже» и даже видеть там Аджея, — Мохов вполне может знать лично. И они потопят парня. Как того, кто знает их поименно, называл на «ты», видел в таком виде, в каком они ни презренным ищейкам папарацци, ни уважаемым избирателям не снились.

Поэтому утро не застало полковника вовсе ни бодрым, ни погруженным в тревожные грезы. Он не спал.

Вчера, внезапно растеряв весь энтузиазм, Сизый рассказал Гурову, что прямо с утра капитан Мохов Илья Гаврилович ожидает Аджея Полонского в Главном управлении уголовного розыска города Онейска, куда тот приглашен в качестве свидетеля. Пока только свидетеля. Но и этого будет довольно для того, чтобы журналисты начали рвать вернувшегося домой ангела на части. Аджей ощетинится, как загнанный в западню зверь, и будет молчать. Потому что защитить себя, хотя бы краем, намеком задеть информацию о том, что его связывает с Сифоновым, значит погубить старательно выстроенный имиджмейкерами образ святого на корню. Из примера для подражания и святого сделаться посмешищем, облитым грязью и несмываемым позором. Обвалять свое достижение, свою, может быть, самую главную победу над