Шрифт:
Закладка:
– Зовите меня Измаил.
– Как вы сказали?
– Не знаю. А что я сказал?
– Что ваше имя Измаил.
– Нет. Я сказал: зовите меня Измаил.
– Разве это не одно и то же?
Пятьдесят Седьмому, новоиспеченному Измаилу, дразнить этого чурбана показалось забавным.
– Это я-то чурбан?
– Опять я подумал вслух?
* * *
Прошли часы, долгие часы, и Пятьдесят Седьмой стал украдкой поглядывать на дверь, не зайдет ли кто с ним побеседовать. Наконец к нему заглянул Живаго и поприветствовал, с добрым утром, все в порядке? А Пятьдесят Седьмой ответил, скука смертная, сплошная потеря времени. Чего вы от меня хотите?
По-видимому, Живаго это заинтересовало: он открыл-таки дверь и вошел.
– Время теряем, а? – Он стал гораздо фамильярнее, как та женщина, его коллега, скорее всего желая, чтобы пациент к нему проникся.
– Мне скучно.
– Чем ты занимался до того, как попал в аварию?
– В какую аварию?
– Ну как же… Тебя привезли к нам, потому что ты сильно ударился головой…
– Ах да. И ногой, правда?
– Да. И рукой. Все под контролем.
– А кто-нибудь еще пострадал или только я один?
С заметной неловкостью Живаго ответил, откуда мне знать.
– А кто об этом знает хоть что-нибудь?
– Врач.
– Так пусть она зайдет, пусть… – Он умолк и растерянно посмотрел на собеседника: – А вы разве не врач?
– Нет. Я санитар.
– А.
Это его сбило с толку. Он долго не мог оправиться. Потом решил, что этот человек звания доктора Живаго недостоин. И с этого момента будет зваться просто Юрий.
– Я кое-что припоминаю.
– Что именно? – тут же оживился Юрий.
– Крики. Кто-то кричал: никто не идет, никто не приходит, нет? – Больной перешел на крик. – А? Никто не приходит! Ради всего святого!
Он остановился, тяжело дыша, с перекошенным лицом. Поглядел Юрию в глаза и сказал, а может, это я кричал. Не помню точно. Все как в тумане.
В это время бесшумно открылась дверь, вошла доктор и застыла на месте, чтобы не разрушить творящегося чародейства.
– А? – визжал он в бреду с искаженным лицом. – Пусть кто-нибудь придет!
Врач подошла поближе и взяла его за руку. Пациент начал понемногу успокаиваться.
– Измаил, – сказала она, когда решила, что больной наконец утихомирился. Он поглядел ей в глаза и только через несколько секунд ошеломленно спросил, почему вы зовете меня Измаилом, доктор?
Доктор Бовари[27] удивилась, но тут же овладела собой:
– Вы уже несколько часов твердите, что ваше имя Измаил.
– Я?
– Да. Кто это кричал, Измаил?
– Не знаю.
– Мужчина или женщина?
Больной притих. Неясно было, заснул он или задумался. И тут произнес, мужчина. Мужчина. И уверенно повторил, это был мужской голос. Голос мужчины. Да.
– Вы узнали этот голос?
– Может быть, это был я сам.
– Вы уверены?
– Нет. – И с некоторой опаской добавил: – Доктор Бовари. У меня…
– Как вы сказали?
– Доктор.
– Слушаю вас, Измаил.
– У меня есть родные? – спросил он, чтобы не молчать.
– Это мы и пытаемся выяснить.
– Может быть, они волнуются.
– О чем?
– О том, что если я… если… разве не так?
– Где вы живете? – Он молчал, и она продолжила: – Машину вели не вы.
– Машину?
– Да, машину. Вы помните, кто был за рулем?
– Нет. – Тут он заорал: – Пусть кто-нибудь придет!
– Вот именно. Кто-нибудь пришел?
– А мне откуда знать?
– Вы голосовали на трассе?
– Я? Не помню. Да. Голосовал. Меня тут же подобрали.
– Вы были знакомы с шофером? Откуда вы ехали? И куда?
Ему вспомнился бас Томеу и как он, Измаил, сказал ему, дубина, ты на красный проехал!
– Мы торопимся.
– Разве мы едем не в штаб-квартиру ассоциации полиглотов?
Измаил усталым взглядом окинул койку. Зачем им знать об этом? Пока больной не отдышался, прошли долгие минуты молчания. И Юрий, и доктор Бовари сидели тихо, не решаясь сдвинуться с места. И несмотря на присутствие врачей, страх снова объял его, словно никогда не покидал, и он услышал хриплый голос Томеу, говорившего, придется тебе мне помочь.
– Да кто ты такой?
– Мать твою; Томеу, а кто же еще! И пристегнись. – Тут он заорал: – Пристегнись, тебе сказали, мать твою за ногу, препод!
– Останови машину, дай мне сойти.
– Нет. Познакомлю тебя с главной полиглотшей и отвезу домой.
– Послушай… Мне работать надо. – И, повышая голос: – Сделай милость, останови машину.
– Мы на минуточку, клянусь. Брось меня мурыжить, препод! – Он проехал на желтый сигнал светофора, как будто внешнего мира не существовало вовсе.
– Да что ты задумал? Остановись немедленно!
– За пять тысяч, давай.
– Пять тысяч чего.
– Евро. Пять тысяч евро, если поможешь мне. У меня заболела переводчица, и…
– Ты вообще о чем?
Врач, как будто пытаясь включиться в разговор, сказала с укором:
– Почему вы меня назвали «доктор Бовари»?
Измаил с трудом переключился на другой план. Поморгал. Он был в больнице, а не в машине. Из его руки торчал катетер с капельницей.
– А? – настаивала врач.
– Что вы сказали?
– Я говорю, почему вы назвали меня «доктор Бовари».
Он помолчал. Да, это была врач.
– Разве это не ваше имя?
– Нет. Меня зовут доктор Риус.
– Ух. Какое сложное имя[28]. Вы просто красавица.
Врач промолчала.
– Настоящая красавица.
– Вот и хорошо. Прекрасно.
Юрий и Бовари переглянулись. Она знаком пригласила санитара выйти из палаты, и оба они молча отправились восвояси. Пятьдесят Седьмой остался в одиночестве, глядя в пустоту, не зная, что делать, и думая: в какую передрягу я угодил? И больше ни о чем ему размышлять не хотелось: было слишком страшно. А еще он подумал: какого рожна я, болван, решил играть с полицией в такие игры?
И Кабаненок подумал: ах, если бы не случилась беда и мама Лотта была здесь, со мной, как и полагается, я бы спросил у нее, мама, почему с дубов листья падают перед началом каждой зимы, а листья каменного дуба продолжают спокойно расти на ветках? А, мама? Почему? Но мама Лотта не могла услышать этот вопрос, столь типичный для Кабаненка.
– Вы хотите, чтобы я поделился воспоминаниями, а я…
– Оставьте воспоминания в покое. Что вы больше любите: футбол, домино, ходить в кино, заниматься спортом?
– Не знаю. Мне нравится думать.
– А сейчас вы о чем думаете?
– Разные глупости.
– Какие?
– О том, как бы мне с вами переспать.
– Расскажите мне, что стоит у вас в столовой.
– Мы на кухне обедаем.
– А. – От радости, что удалось узнать что-то новое, у нее даже голос задрожал. – Вы с
