– Никуда я не поеду. Ваш дядя прописал мне перемену обстановки. Извините за эгоизм, но я больше озабочен своей проблемой, чем вашими. – Я улыбнулся ей. – С тех пор как я приехал сюда, я не думаю о Джуди. Ваш город пошел мне на пользу. Я остаюсь.

– Ларри! Вас могут избить!

– Ну и что? – Нарочно меняя тему разговора, я продолжал: – Тут заходили три старушки, но не пожелали со мной говорить – им были нужны вы.

– Прошу вас, Ларри, уезжайте. Говорю вам. Страшила опасен.

Я взглянул на свои часы. Четверть первого.

– Надо поесть. – Я встал. – Я скоро вернусь. Можно гденибудь в этом городе получить приличный обед? До сих пор я живу на одних гамбургерах.

Она посмотрела на меня с тревогой в глазах, потом развела руками, признавая свое поражение.

– Ларри, я надеюсь вы сознаете, что вы делаете и на что идете?

– Вы говорили, что вам нужен помощник… вот вы его и получите. Давайте не будем драматизировать. Так как насчет приличного ресторана?

– Хорошо, раз вы так хотите. – Она улыбнулась мне. – Луиджи, на третьей улице, в двух кварталах влево от вашего отеля. Хорошим его не назовешь, но и плохим тоже. – Тут зазвонил телефон и я вышел, слыша за спиной ее привычные «да» и «нет».

После посредственного обеда – мясо оказалось жестким, как старая подметка – я зашел в полицейский участок.

На скамейке у стены одиноко сидел парнишка лет двенадцати с подбитым глазом. Из носа у него капала на пол кровь. Наши взгляды встретились и какая же ненависть была в его глазах!

Я подошел к столу сержанта, который по–прежнему катал взад и вперед свой карандаш, тяжело дыша носом. Он поднял голову.

– Опять вы?

– Чтобы избавить вас от лишних хлопот, – сказал я, не понижая голоса, уверенный, что мальчишка, сидевший на скамейке, принадлежит к банде Страшилы. – Я получил свой портсигар обратно. – Я положил расплющенный кусок золота на бювар перед сержантом.

Он посмотрел на остатки портсигара, поднял, повертел в потных ручищах, потом положил на стол.

– Вчера вечером Страшила Джинкс вернул его мне, – сказал я.

Он уставился на смятый портсигар.

Я продолжал невозмутимым голосом.

– Он сказал, будто они понятия не имели, что это золото. Вы сами видите, что они с ним сделали.

Он прищурился, разглядывая сплющенный кусок металла, потом коротко фыркнул носом.

– Полторы тысячи баксов, а?

– Да.

– Страшила Джинкс.

– Да.

Он откинулся на спинку кресла и сдвинул фуражку на затылок. Долго присматривался ко мне с насмешкой в свиных глазках и, наконец, спросил:

– Будете подавать жалобу?

– А стоит?

Мы смотрели друг на друга в упор. Казалось, можно было расслышать, как скрипят его непривычные к мыслям мозги.

– Сказал вам Страшила, что портсигар украл он?

– Нет.

Он извлек мизинцем немного цементной пыли из мясистой ноздри, внимательно осмотрел найденное, затем вытер палец об рубашку.

– Свидетели были, когда он его возвращал?

– Нет.

Он сложил руки, наклонился вперед и посмотрел на меня с презрительной жалостью.

– Слушайте, приятель, – сказал он своим сиплым, сорванным голосом, – если вы рассчитываете остаться в этом проклятом городе, не подавайте жалобу.

– Спасибо за совет… не буду.

Наши взгляды встретились и он сказал, понизив голос до шепота:

– Говоря неофициально, приятель, на вашем месте я поскорее убрался бы из этого города. Простофили, которые берутся помогать мисс Бакстер, долго не выдерживают, и мы ничего тут не можем поделать. Я, конечно, говорю неофициально.

– Он случайно не из банды Джинкса? – спросил я и повернулся к парнишке, который сидел, наблюдая за нами.

– Верно.

– У него кровь.

– Угу.

– Что с ним случилось?

Взгляд свиных глазок стал отчужденным. Я понял, что надоел ему.

– Вам–то какая забота. Если вам нечего больше сказать, шагайте отсюда, – и он снова принялся катать свой карандаш.

Я подошел к парнишке.

– Я работаю у мисс Бакстер, – сказал я. – Мое дело – помогать людям. Могу я чем–нибудь помочь…

Я не успел договорить.

Парнишка плюнул мне в лицо.

В течение следующих шести дней не произошло ничего примечательного. Дженни появлялась, бросала на стол желтые формуляры, озабоченно спрашивала, нет ли у меня каких–нибудь затруднений, и снова убегала. Меня поражало, как она может поддерживать такой темп. И еще мне казалось странным, что она вечно носит одно и то же невзрачное платье и не заботится о своей внешности.

Я перепечатывал сводки, классифицировал их, заносил на карточки и продолжал наводить порядок в картотеке…

Очевидно, разошелся слух, что я стал официальным помощником, потому что старые, увечные и немощные стали приходить ко мне со своими заботами. Большинство пыталось надуть меня, но я спрашивал у них фамилии и адреса, вкратце записывал суть их жалоб и обещал поговорить с Дженни. Когда в их бестолковые головы просачивалось, что им не удалось меня обвести, они начинали обращаться со мной по–приятельски и дня четыре мне это нравилось, пока я не обнаружил, что их болтовня не дает мне работать. После этого я не давал им засиживаться.

К своему удивлению я находил, что мне нравится этот странный контакт с миром, о существовании которого я раньше не догадывался. Для меня явилось полной неожиданностью письмо от Сидни Фремлина, в котором он спрашивал о моих успехах и когда я собираюсь возвращаться в Парадайз–Сити.

Лишь читая письмо, я осознал, что забыл Парадайз–Сити, Сидни и шикарный магазин с его богатой клиентурой. Вряд ли имело смысл описывать Сидни мои занятия в Люсвиле. Скажи я ему о них, от слег бы в постель от отчаяния, и потому я написал, что думаю о нем (я знал, как он обрадуется этому), что мои нервы по–прежнему в плохом состоянии, что Люсвил обеспечил мне перемену обстановки и что я скоро снова ему напишу. Я надеялся этим успокоить его, примерно, на неделю.

На шестой день все переменилось.

Я пришел в офис, как обычно, около девяти. Входная дверь была открыта настежь. С первого взгляда было ясно, что замок сломан. Плоды моих шестидневных трудов, старательно отпечатанные сводки и карточки были грудой свалены на пол и облиты смолой. Нечего было и думать что–нибудь спасти – смолу ничем нельзя было смыть.

На столе красовалась надпись, сделанная моим красным фломастером:

«Дешевка, убирайся домой».

Меня удивила собственная реакция. Думаю, обычный человек испытывал бы гнев, чувство безнадежности, а может быть бессилия, но я реагировал иначе. Я похолодел и на меня нахлынула неведомая до тех пор злоба. Я посмотрел на