— В казино конечно! — с энтузиазмом воскликнул он. — И там же поужинаем.

— Де ла Жете променаде? — уточнил Дэвид.

— Конечно, единственное приличное место в Ницце.

— Если я успею все уладить, то присоединюсь к вам, — солгал Дэвид, даже не планируя к ним присоединяться. Надо отдать должное, не все, что он сказал, было ложью, у него и правда были дела в Ницце, но совсем ненадолго, вот только он не горел желания проводить еще один вечер с Жикелями и Сессиль. В глубине души он не хотел оставаться и здесь, может быть, даже пора было возвращаться в Глазго, Франция порядком утомила его. Хотя дела, дела. По крайней мере, в Париж ему все же придется вернуться. Положа руку на сердце, ему надоело курсировать из ресторана на виллу, из виллы в ресторан, будто кораблю, запертому в узком пространстве русла реки. Он сейчас как никогда остро почувствовал: пора возвращаться в море.

Он никогда не был привязан к месту, его дом, там, где ему нравится, и как только ему нравиться переставало, пора было менять дом. Он любил родную Шотландию, любил голые скалы и сырость, и ветер, и море, но также сильно как любил, так же легко ее покинул. Как горячо любимую, но опостылевшую своей суровостью женщину. Он любил Париж, за его разгул и размах, за роскошь и грязь, но устав от праздника и плотских утех, бежал на Лазурный берег, словно залечивать раны, и был здесь счастлив, но лишь до той поры, пока не начинал тяготиться однообразием и слишком теплым солнцем, и слишком ласковым прибоем. Он был везде и нигде. Часть всего, и одновременно ничей.

Иногда он уставал и от себя, и где-то в глубине душе его закрадывалось опасение, может с ним, что то не так. Почему он так черств и пуст внутри, словно обветрен на море страстей, но не желая капаться в бесплодных поисках и явно осознавая, что истины не найти, так как будучи человеком рациональным и здравым, отгонял от себя все пустое, что не несло в себе пользы, а лишь могло разрушить пусть и не правильно выстроенный и не верный, однако же крепкий мир внутри себя.

Энн. Вспомнил он. Только интерес к ней держал его теперь на опостылевшей вилле, со скучными, пустыми и никчемными людьми.

Солнце сегодня, казалось, сошло с ума, оно жарило и палило, будто стремясь выжечь все живое, что рискнуло вырасти и расцвести на эти отвесных красных скалах.

Вилла опустела, и Анна решила отправиться с Матье на пляж позже обычного, презрев привычный распорядок дня и лишь тогда, когда спадет полуденный зной. Она не знала, вернуться ли к ужину Жикели. Мадам никогда не ставила ее в известность, а она не спрашивала. И потом, есть она, или нет ее, едва ли это повлияло бы на ее жизнь и даже на жизнь малыша.

Спустившись на пляж, Анна увидела, что в единственном затененном месте на пляже, где обычно располагалась она сама, расположились Остеррайхи. Выбора не было, пришлось остаться прямо на солнце. Она постелила плед, и постаралась сесть так, чтобы хотя бы лицо и шея были в тени. Впрочем, все было тщетно. Опершись об огромный валун, она крест накрест сложила ноги, накрыв их по возможности подолом платья, чтобы не слишком сильно припекало, и повязав платок на голову на русский манер, зорко следила за ребенком, который меж тем, как и любой ребенок был лишь рад солнышку и весело играл галькой.

Остеррайхи в своих одинаковых купальных костюмах, как спортивная команда, то бежали к воде, то секунду искупавшись, уже бежали обратно, и даже на их кислых лицах, начала играть улыбка.

Все же на лазурном побережье хорошо лишь тому, кому оно принадлежит, — грустно подумала Анна, уже уставшая за какие-то пять минут проведенных на солнце.

— Со скрещенными вот так ногами, вы похожи на русалку, выкинутую океаном на берег. — Неожиданно прозвучал голос сзади.

Анна резко обернулась. Перед ней стоял Дэвид. В легком летнем костюме, без пиджака, лишь в рубашке и полу расстёгнутом жилете, брюках, засученных до колена и босыми ногами, тогда как ботинки были в руках. Такой свежий и отдохнувший и такой вызывающе праздный.

Бесцеремонно кинув вещи рядом с ней, он уселся боком в ее ногах, отчего солнце растворяло его лицо в свете, и ей были видны лишь его подбородок и шея в вырезе расстегнутой рубахе.

Видя его она испытала какое-то неподконтрольное ей беспокойство и раздражение. Стараясь незаметно стянуть с головы, нелепо подвязанный от солнца платок, она не желая того взъерошила волосы, отчего даже не глядя на себя в зеркало, знала, какой нелепый и несуразный вид у нее сейчас.

Анна закрыла лицо рукой от солнца, пытаясь рассмотреть его, и сухо и формально и все еще злясь и на него и на себя произнесла:

— Добрый день, Месье Маршалл, — при этом оставив не то шутку, не то комплимент про русалку без внимания.

Казалось, после ее холодного приветствия он вновь потерял интерес к ней. Дэвид стал с любопытством рассматривать семью Остеррайхов. Вот только интерес тот был сродни интересу орнитолога. Было в том интересе не только любопытство, но и равнодушие, ведь как бы не была забавна букашка, едва ли ее судьба, в полной мере интересна ученому, а если и интересна, то только в связи с той пользой, которую можно из этого извлечь.

— Вы выбрали неверное место. Здесь и получаса невозможно пробыть, скоро вас хватит солнечный удар, — серьезно заметил он, оторвавшись от Остеррайхов и обеспокоенно просмотрев на нее.

— Боюсь, у меня нет выбора, такова моя работа, — заносчиво произнесла Анна, — тем более это моя вина, сегодня мы припозднились, и Остеррайхи заняли то место, которое обычно за мной. Для кого то Лазурное море это работа, а не праздный отдых, — стараясь уколоть его сказала Анна, но тут же пожалела об этом. Все же он друг хозяина, и тот факт, что он к ней благосклонен, не дает ей право вести себя так грубо и неучтиво. И кляня себя за несдержанность Анна закусила нижнюю губу и замолчала.

К счастью он словно не обратил внимание на ее дурное настроение, и как ни в чем не бывало, произнес: — Пойдемте, я покажу вам лучшее место, — и, видя, что она сомневается и колеблется, поспешил заверить Анну: — здесь недалеко. — И легко встав, протянул ей руку, чтоб помочь