Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Разная литература » Топи и выси моего сердца. Дневник - Дарья Александровна Дугина

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 90
Перейти на страницу:
координационные. Растерялась и не собираюсь. Запястья высыхают.

О! Если это вы думаете, что конец, то наивные вы.

Это только начало.

Только, только, только!

▪ ▪ ▪

Под смутный говор, стройный гам,

Сквозь мерное сверканье балов,

Так странно видеть по стенам

Высоких старых генералов.[86]

▪ ▪ ▪

Под землей есть тайная пещера,

Там стоят высокие гробницы,

Огненные грезы Люцифера,

Там блуждают стройные блудницы.[87]

И, конечно, самый диурнический стих из поэзии Гумилева, который для меня представляет его образ – это Гумилев солнечный, пылающий, огненный. Именно тот Гумилев, который настолько чужд культуре Серебряного века, разлагающейся, тонущей в своем собственном декадансе и упоении черной пневмой, «мифосом». Это Гумилев, который относится к этому пространству как молния в ночи, озаряющая предметы и их контуры. Гумилев прорывной, пассионарный, не тождественный тому, что его окружает. Как раз в стихотворениях 1903–1907 годов проявляется это. Особенно в стихотворении «Солнце». Читаю я совершенно безобразно, но не важно, стараюсь. По крайней мере, немного. За это можно простить: и за попытку, и за старания, и за плохое.

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду…[88]

У Гумилева невероятный слог, невероятная диурническая пассионарность, которая проявляется сквозь каждую строку. Да, у него есть, конечно, и ноктюрническое, это проявляется в его циклах – например, в «Поэме начала». Мне кажется, «Поэма начала» – нечто пробуждающееся, дракон пробуждается из тьмы, как Гумилев пробуждается из русского окружения, становится ему совершенно нетождественным. Нетождественным миру сомкнутости, сжатости, развальности сознания, мгновенной дымке, осеннему туману, прозрачному и призрачному. Он его рассеивает, делает утро кристально чистым, как делает это мороз. В этом его особенность. Гумилева невозможно прочесть – невозможно, потому что мы не знаем, какими интонациями он читал. Мы все пытаемся выявить, прочитать, как мыслили бы мы – где-то мы усилили бы фразу, где-то мы пытаемся сделать странный смысловой акцент. Где-то берем довольно простую, прямолинейную интонацию. Но… я не знаю, как читать Гумилева. Я не знаю, насколько правильно можно его произнести. Вот, например, возьмем стихотворение «Молитва»:

Солнце свирепое, солнце грозящее,

Бога, в пространствах идущего,

Лицо сумасшедшее,

Солнце, сожги настоящее

Во имя грядущего,

Но помилуй прошедшее![89]

В этом стихотворении совершенно не за что зацепиться. Здесь два абзаца по три строки, и нет перевалочного пункта на четвертой, и нет лишних слов. Это максимально сконцентрированное стихотворение, поэтому оно и называется – «Молитва». Здесь сказано все, здесь нет ни одного лишнего слова. Следующая фаза – это говорить, как ангелы, произнося только гласные. Нет, но здесь есть и согласные: «солнце», «грозящее» – з, щ, б, д, пр, мт – «идущего», «сумасшедшее». И вся эта молитва как бы закутывается в обороты этих согласных, как бы падает, потому что, на самом деле, хотелось бы произнести о, и, э, о, е, о – язык ангелов, те самые гласные[90]! Кстати, о них Гумилев тоже писал, как они говорят.

На далекой звезде Венере

Солнце пламенней и золотистей,

На Венере, ах, на Венере

У деревьев синие листья.[91]

Это отдельный анализ. Но посмотрите, молитва – это когда гласные вырываются из нас, славя высший Абсолют, и утыкаются, спотыкаются об эти чертовы согласные, расставленные, как забор, в этом стихотворении. Молитва сквозь согласные – то есть, сквозь человеческое, сквозь неангельское, сквозь наш грех и нашу богооставленность. Поэтому, продираясь через эти буквы, через согласные, приобретается дополнительный смысл.

Солнце свирепое, солнце грозящее…

Вот единственным, кто мог бы прочитать стихотворение абсолютно правильно, был мой покойный друг Андрей Ирышков.

К сожалению, он уже ушел из жизни, и воспроизвести это произношение, произнесение сакральных формул я не смогу. Попробую прочитать так, как мог бы прочитать он:

Солнце свирепое, солнце грозящее!

Я совершенно не знаю, как интонационно выстраивать эти строки и как их рифмовать, я не понимаю этих фраз. Это очень сложное стихотворение. Шесть строк – и абсолютное непонимание, как его прочесть, как его осмыслить.

12-го утром – Константинополь. Опять эта никогда не приедающаяся, хотя откровенно-декоративная, красота Босфора, заливы, лодки с белыми латинскими парусами, с которых веселые турки скалят зубы, дома, лепящиеся по прибрежным склонам, окруженные кипарисами и цветущей сиренью, зубцы и башни старинных крепостей, и солнце, особенное солнце Константинополя, светлое и не жгучее.

Мы прошли мимо эскадры европейских держав, введенной в Босфор на случай беспорядков. Неподвижная и серая, она тупо угрожала шумному и красочному городу. Было восемь часов, время играть национальные гимны. Мы слышали, как спокойно-гордо прозвучал английский, набожно – русский, а испанский – так празднично и блестяще, как будто вся эта нация состояла из двадцатилетних юношей и девушек, собравшихся потанцевать.[92]

А остальное я расскажу вам в следующий раз…

4 / 09

Мир – это огромное тело. И каждую осень оно умирает. Сначала на небе – трупные пятна. Еще аутолиз. Еще охлаждается тело мира. В тех местах, где гравитация прижимает кровь, могут быть и темные пятна, чернеющие. Они синие, красные, розовые и коричневые. Затем тело мира разбухает, трупная эвфизема от трупных газов. Сквозь него проступает вода. Есть такое понятие. Гигантский труп. Тело осенью становится огромным набухшим гигантским трупом. Дождем растекается трупная жидкость, само небо становится мягким, но каркас мира все же остается строгим, мышечный корсет. Говорят, покойники могут шевелиться и даже раскидывать руки. Тело мира тоже так умеет. Еще у мертвых меняется цвет волос: от темного он может стать светлым.

▪ ▪ ▪

Для воскресения грядущего? Ибо восстанут после того, как мир завершится? Восстанут ли? Восстанут? А вдруг нет…

Жорж Батай[93] в тексте «Границы полезного» цитирует Юнгера[94]:

Одно замечание об экстазе. Это состояние, свойственное святым, великим поэтам, и великим любовникам, во многом близко подлинной храбрости. И в том и в другом случае энтузиазм высвобождает столько энергии, что кровь закипает в венах и вспенивается, приливая к сердцу. Это – упоение, которому нет равных, буйство сил, разрывающее путы…[95]

7 / 09

Здесь есть одно очень важное действие. Когда бежишь

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 90
Перейти на страницу:

Еще книги автора «Дарья Александровна Дугина»: