– Вы только непосредственным чутьем, как художник, это могли написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали? Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уж это понимали. – Белинский рассыпался восторгами из-за старого чиновника и того, как ярко Федор описал всю трагедию персонажей несколькими емкими сценами. Именно такой социальный роман требовала русская литература, такой требовал Белинский от нового поколения. – Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным ему, и будете великим писателем!..

Федор вышел от Белинского в упоении. Он остановился на углу, посмотрел на небо, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощутил, что в жизни его произошел перелом, который он и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах своих. Я это всё думал, я припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть ее. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни[79].

Глава 2

Круги в кругах

1846–1849

Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Все меня принимают как чудо. Белинский любит меня как нельзя более. На днях воротился из Парижа поэт Тургенев, и с первого раза привязался ко мне такою привязанностию, такою дружбой, что Белинский объясняет ее тем, что Тургенев влюбился в меня. Я тоже едва ль не влюбился в него. Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет[80].

На голову выше Федора, с небесно-голубыми глазами, отличным французским и немецким, Тургенев казался человеком с опытом. Он пожил за границей, учился в Берлинском университете вместе с Карлом Марксом и встречался с Жорж Санд, скандально известной в русских литературных кругах как один из немногих радикальных голосов Европы, сумевший проскользнуть сквозь цензорскую сеть. Тургенев еще не зарабатывал своими сочинениями, но у его матери было имение с 5000 крепостных, так что он мог позволить себе не спешить. Иными словами, он был тем, кем Федор быть мечтал.

Вечером у Тургенева читался мой роман во всем нашем круге, то есть между 20 человек по крайней мере, и произвел фурор[81]. Белинский сказал, что он теперь уверен во мне совершенно, ибо я могу браться за совершенно различные элементы. У меня бездна идей; и нельзя мне рассказать что-нибудь из них хоть Тургеневу, чтобы назавтра почти во всех углах Петербурга не знали, что Достоевский пишет то-то и то-то. Если бы я стал исчислять тебе все успехи мои, то бумаги не нашлось бы столько[82].

Вскоре Федора пригласили в кружок Ивана Панаева, другого петербургского законодателя вкусов. В первый вечер он пришел с Некрасовым и Григоровичем, с лицом, искаженным гримасой нервной застенчивости, но другие его поддерживали, и он начал выбираться из своего панциря. С Панаевым было весело – забавен, ребячлив. Я, кажется, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя. Авдотья Панаева была одного с Федором возраста и втайне работала над собственными рассказами. Она сразу ему понравилась. Видя, как он нервничает, была к нему особенно дружелюбна и добра. Он следил, как она скользит по салону – будто танцуя, каждое движение в тон неслышимой музыке. Она была прекрасна – с шелковистыми черными волосами, идеально прямым носом и сияющей кожей. Мало полюбить горячо, нужно еще обладать искусством заставить себя полюбить[83]. Впоследствии Федор узнал, что мадам Панаева уже состояла в ménage à trois с Некрасовым.

Преисполнившись уверенности в себе, Федор начал свободнее (и громче) говорить на встречах их кружка. Довольно скоро стал и спорить – как на литературные, так и на политические темы, даже с Белинским, чье легкомысленное отношение к христианству глубоко его ранило. В то же время Федор трудился над окончанием «Двойника», повести о мелком чиновнике Голядкине, которого преследует двойник – человек, идентичный ему, но обходительный, привлекательный, каким-то образом более успешный в том, чтобы быть самим собой. Во время кульминационной сцены, незадолго до встречи со своим двойником, Голядкин проникает на вечер, где неловко представляется дочери своего начальника, прекрасной Кларе Олсуфьевне. Он заикается, путается в словах, краснеет и в итоге сбегает в угол залы, где фантазирует о том, как спасет ее от падающей люстры. Голядкин бросается вперед и хватает Клару за руку, чтобы втянуть ее в танец, – и она вскрикивает; другие гости отсекают его от девушки и твердо провожают на выход. Он кубарем катится с лестницы и падает во дворе. Вскоре после этого он встречает свое другое «я», и самозванец начинает забирать его жизнь – часть за частью. Кончается повесть единственным возможным финалом – Голядкина увозят в сумасшедший дом.

«Двойник» был опубликован в «Отечественных записках» в феврале 1846, всего через несколько месяцев после публикации «Бедных людей» в «Петербургском сборнике» Некрасова. Белинский похвалил талант Достоевского и глубину его мысли общими словами, но не удержался от шпильки: «Очевидно, что автор еще не обрел такт размера и гармонии, и, в результате, многие критикуют „Бедных людей“ не без причины за многословность, хоть эта критика здесь менее применима, чем к „Двойнику“». Федор был прав, говоря, что слава его достигла апогея осенью, но не мог и представить, как скоро она его покинет. Последующие события обнажили ужасный парадокс в основе паранойи: да, возможно, неразумно верить, что люди оскорбляют тебя за твоей спиной, но это не значит, что они этого не делают. Григорович, по причинам, известным только ему, доносил Федору, что другие насмехаются над ним. Тургенев и Некрасов распространяли странное стихотворение про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца[84], в котором Белинский якобы обращался к Федору, «витязю горестной фигуры»:

На носу литературы

Рдеешь ты, как новый прыщ[85].

С злою радостью будут поднимать каждую ошибку твою[86]. Они дразнили Федора даже странным припадком, случившимся с ним на вечере графа Михаила Юрьевича Виельгорского. Там Федора представили хорошенькой молодой блондинке Сенявиной, которая была очень рада встрече. Он, однако, не смог воспользоваться шансом пофлиртовать – грохнулся на пол в обмороке.

Вскоре Белинский, Некрасов и Панаев покинули «Отечественные записки», перейдя в конкурирующий с ними «Современник». Заняв теперь открыто враждебную позицию к направлению, в котором двигалось сочинительство Достоевского,