– Можно я пойду к себе? – спросил он.

Все удивлённо повернулась к нему. Обычно он отпрашивался последним, и мать часто просила Мэтью с Марком:

– Останьтесь и поговорите с Люком подольше.

– Уже поел? – спросила мать.

– Что-то не хочется, – ответил он.

Мать обеспокоенно на него глянула, но кивнула.

Люк вернулся к себе в комнату и полез на стремянку к отдушине, выходящей на задний двор. В темноте хорошо были видны дома нового района. Их окна светились в ночи. Некоторые семьи тоже ужинали. В одном особняке за обеденным столом сидело четверо, в другом – трое. В некоторых домах шторы и жалюзи были опущены, но иногда материал просвечивался, и он видел силуэты хозяев.

Только у семьи «спортсменов» все окна были задёрнуты плотными шторами.

11

После этого Люк начал пристально следить за домом «спортсменов».

Раньше он просто смотрел в отдушины рано утром и в конце дня, когда можно было увидеть людей. Но лицо в окне он заметил в два часа дня. Может быть, тот ребёнок тоже знал распорядок жизни местных жителей и переставал прятаться, считая, что он в безопасности.

За три долгих дня ничего нового Люк не увидел.

На четвертый день его терпение было вознаграждено: в одиннадцать часов край жалюзи в одном окне быстро приподнялся и упал.

На седьмой день жалюзи в нижнем окне остались утром подняты. Люк увидел, как в 9:07 в комнате зажгли и выключили свет, прошло целых два часа после отъезда последнего из «спортсменов». Через полчаса к дому на красной машине подъехала мать мальчиков и зашла в дом. Через две минуты жалюзи опустились, закрывая окно, и она уехала.

Тринадцатый день оказался не по сезону тёплым, и Люк на своём чердаке взмок. Некоторые окна в доме «спортсменов» оставили открытыми, хотя с опущенными жалюзи. Пару раз шторы качнуло ветерком. Люк заметил, что то в одних, то в других комнатах в течение дня горел свет. Один раз он увидел мерцание телеэкрана. Сомнений не осталось: в доме «спортсменов» кто-то прятался.

Вот только он не знал, что с этим делать.

12

Пришло время убирать урожай. Мэтью с Марком на время перестали ходить в школу, чтобы помочь отцу в поле, и все трое работали не покладая рук с рассвета до полуночи. На фабрике, куда устроилась мать, тоже наступили горячие деньки, и ей, как и другим работницам, приходилось каждый день задерживаться на два, а то и на три часа. Она принесла Люку в комнату запас еды, чтобы подкрепиться, пока остальных не было дома.

– Смотри-ка! – весело объявила она, выстраивая рядком коробки с крекерами и пакеты с фруктами. – С этим ты не заскучаешь. – А её глаза будто умоляли потерпеть.

– С этим точно пробьёмся, – стараясь держаться бодрячком, подтвердил он.

Теперь за особняком «спортсменов» он наблюдал только иногда. Какие ещё требовались доказательства? Ну нашёлся ещё один третий ребёнок, и что? Что хорошего это дало? А чего он ожидал? Что тот прибежит к нему во двор и позовёт играть?

Люк в одиночестве жевал яблоки. Хрустел крекерами.

И всё же вопреки всем страхам в голове зрела безумная мысль, ежедневно обрастающая новыми подробностями. А не пробраться ли в тот особняк и познакомиться с ещё одним третьим ребёнком?

Почему бы и нет. Теоретически вполне возможно.

Теперь он целыми днями разрабатывал маршрут. Пересекая свой двор, он будет прятаться в кустах и за сараем. Отсюда до ближайшего дерева во дворе «спортсменов» всего шесть футов. Такое расстояние можно даже проползти. Дальше его прикроет забор между участком «спортсменов» и их соседей, «любителей птиц», тут и скворечники очень кстати. И до самого дома останется каких-то три шага. Задняя дверь у них раздвижная, стеклянная, и в тёплую погоду её оставляли открытой, задвигая лишь москитную сетку. Он сможет войти в дом.

Только вот хватит ли ему смелости?

Нет, конечно, но всё же, всё же…

Выглянув в отдушины, он вдруг обратил внимание, что кленовые листья покраснели, пожелтели, и запаниковал. Где же он будет прятаться, перебегая к заветной цели? Если ещё проканителиться, все листья опадут.

По утрам он просыпался в холодном поту с мыслью: может, сегодня? Может, осмелюсь?

От страха накатывала тошнота.

В начале октября трое суток подряд лил дождь, и он почти успокоился, в такие дни лучше не выходить, нечего и думать. На сырой земле остаются следы. Да и отец с Мэтью и Марком не дали бы, они целыми днями слонялись по дому и сараю, ворча, что выйти в поле нет никакой возможности.

Наконец дождь перестал, поля просохли, и отец со старшими братьями вернулись к комбайну и тракторам на участках вдали от дома.

Земля в обоих дворах высохла.

Погода наладилась, потеплело, и соседи оставили раздвижную стеклянную дверь открытой.

Дожди не успели сбить все листья с деревьев во дворе, отложив расправу до следующего раза.

На третий день после дождей Люк наблюдал, как соседи разъезжаются по делам, и у него неприятно свело живот. Он вдруг ясно понял, что если идти, то сегодня. Не ждать же до весны? Да такого он просто не вытерпит.

Он прилип к отдушине: в машинах и на школьном автобусе уехало двадцать восемь человек. Дрожащими руками царапал палочки на стене и пересчитывал – один раз, второй, третий. Двадцать восемь. Да. Двадцать восемь. Магическое число. Кровь прилила к голове, запульсировала в висках. Он двигался как во сне. Слез со стремянки. Спустился по лестнице. И вышел через заднюю дверь.

13

Он уже забыл, каким бывает свежий воздух, наполняющий нос и лёгкие.

И настроение сразу поднялось. Постоял немного, прижимаясь спиной к дому, просто дыша. И время, проведённое взаперти, показалось ему сном. Он представил себя зверьком, который по недомыслию впал в спячку в тёплое время года. Последним настоящим событием в его жизни был зов матери, когда начали вырубать лес. Настоящая жизнь была здесь, на улице.

Однако снаружи подстерегала опасность. И чем дольше он тянул, тем больше рисковал.

Он заставил себя пригнуться и, где почти ползком, где короткими перебежками вдоль дома, кустов и сарая, двинулся по двору.

У сарая немного замешкался, рассматривая будто бесконечное поле до деревьев на границе между их двором и соседским.

«Все уехали, – напомнил он себе. – Ни одна живая душа тебя не увидит».

И всё равно задержался, глядя под ноги, на остроконечные травинки.

Всю жизнь его учили опасаться открытого пространства, подобного тому, что лежало перед ним сейчас. Сюда выходили десятки окон.