Шрифт:
Закладка:
Соня не раскричалась, не побежала жаловаться, а молча вышла в уборную и ученической ручкой выковыряла кашу. Странное поведение Сони не столько удивило, сколько разочаровало Аркадия. Он ожидал бури, а получил немой упрек и слезы, которые он заметил в Сониных глазах. Поставленный в тупик, Аркадий вскоре пришел к убеждению, что странное поведение Сони — не что иное, как преднамеренное замалчивание его очередного «подвига». Разозлясь, он стал неумолимо преследовать Соню и все старался прочесть в ее синих глазах выражение ненависти. Упреков и слез в человеческих глазах Аркадий не переносил: они задевали в его душе какие-то тонкие, очень чувствительные, непривычные для него струнки.
Разве трудно отравить жизнь девушке, если она нежно, наивно, всей молодой, трепещущей, как листок, душой обожая тебя, отвечает на твои едкие взгляды затаенной мольбой о пощаде и еще чем-то, отчего у тебя становится как-то грустно, нехорошо на сердце?
И Соня, эта милая, веселая, всегда вежливая, умная Соня молча страдала из-за глупых выходок Юкова, которого подруги ее ненавидели и презирали.
Шло время. Совсем недавно отгремела ручьями, отзвенела свежими ветрами в проводах, отзолотилась теплым апрельским солнцем та весна, когда в жизнь Юкова вторглось непрошеное нежное чувство. Это чувство нашло неприметную лазейку, прокралось в душу, лежало там щемяще-тревожным комочком и росло, крепло, зрело. К тому времени Аркадий уже не носил на твердых, как булыжник, ногах знаменитых цыпок, и трикотажные штанишки давно пошли на половые тряпки.
В одно памятное утро весенний ветер бесился в улицах особенно дерзко и настойчиво. На бульварах пахло клейкими листочками тополей, смолистой терпкой елкой, гудроном и еще чем-то пряным, сухим и теплым.
Аркадий Юков шел вслед за Соней, которая то прижимала своей маленькой ладошкой к высоким округлым коленям вздувающееся платье, то одергивала его сзади, то стыдливо зажимала его между ног. В этих красивых, целомудренных жестах было что-то волнующе-недетское, необычное, да и во всей стройной фигуре девушки Юков неожиданно для себя заметил что-то значительное, что-то гордое, родное его душе. Именно так ему показалось, и впервые в сердце у него проснулась нежность. Навязчивые мысли, одна другой нежнее, одна другой необычайнее, полезли, именно полезли Юкову в голову. А Соня все шлепала ладошками по коленям, а платье все трепетало — коротенькое девичье платье в пестреньких цветочках, которое Юков запомнил на всю жизнь…
Тогда Юков не выдержал и свернул на другую улицу. Всю дорогу до школы он мрачно о чем-то размышлял, а придя в класс, придумал Соне новое прозвище — Циркуль. Он звал ее Дианой, Белоручкой, Пупсиком, Чесменской Еленой, Бедной Лизой, но Циркуль… прозвище было явно неудачное. Но Аркадий упрямо утверждал, что Соня — именно Циркуль. Он дразнил девушку и сам страдал от этого. Впервые в жизни он перестал понимать себя.
Всем своим существом он сопротивлялся новому, нежному чувству, стараясь заглушить его, но образ Сони все время стоял перед его глазами. И куда бы ни шел Аркадий, чем бы он ни занимался, Соня была рядом.
СОНЯ, ЖЕНЯ, ЛЮДМИЛА
Соня жила почти рядом с Аркадием, на соседней улице — Первомайской. Октябрьская, Первомайская да еще Красносельская улицы составляли поселок имени Восьмого марта. Но чаще всего этот поселок называли «Бабским», и поэтому Аркадию не раз приходилось доказывать на кулаках, что среди жителей городской окраины есть и настоящие мужчины.
Название своего поселка, разумеется, не удовлетворяло и самого Аркадия. На Красносельской улице родились и жили два Героя Советского Союза — танкист и летчик. Аркадий мысленно называл свой поселок Героическим, тем более, что был крепко убежден: эта городская окраина даст миру и третьего героя.
По правде сказать, женщин в поселке было многовато. Раньше Аркадий скрепя сердце мирился с этим фактом, а с некоторых пор это приобрело неожиданное удобство: у Юкова появилась потребность видеть одну из женщин, другими словами — Соню, каждый день и не только зимой, в школе, но и летом.
Дом, в котором жила Соня, был двухэтажный: нижний этаж — кирпичный, верхний, занимаемый Компанийцами, — деревянный. Единственное окно Сониной спальни, служившее также и дверью, выходило на просторный балкон, опирающийся на четыре толстых деревянных столба. С этой стороны стена внизу была глухая, и к ней примыкал старый запущенный сад: яблони в нем давно были вырублены, остались только вишни да кусты смородины; весь сад зарос густой сочной травой.
Летом балкон служил Соне местом утренней зарядки: с улицы его не было видно — заслоняли шапки лип, а зеленый тупичок, с которым граничил сад, был всегда пустынен. Лишь изредка проходили по нему мальчишки-рыболовы, удившие карасей в пруду, так что Соня привыкла не стесняться любопытных глаз. Она безбоязненно выходила на балкон в купальном костюме и выделывала, по словам отца, «фокусы-мокусы».
Но бывали случаи, когда в тупичке появлялись посторонниe люди.
В тот самый день, о котором у нас все время идет речь, в тупичке появились две девушки. Если бы они держали в руках удочки, можно было бы предположить, что сегодня еще пять-шесть карасей закончат свое тинное существование. Но удочек у девушек не было. Да они, эти девушки, одна чуть постарше другой, и не торопились на пруд. Они остановились напротив балкона, и одна из них, которая помладше, подошла к самому забору и приникла к щели. В сад заглянули два смеющихся озорных глаза. Взгляд их скользнул по кустам смородины и остановился на двери, соединяющей балкон с комнатой.
Соня непременно бы опознала эти глаза. Они принадлежали ее школьной подруге Жене Румянцевой, дочери полковника авиации, самой знаменитой девчонке школы имени Владимира Ильича Лепина и самой красивой в девятом классе «А» (Соня безоговорочно уступила ей это первенство). Сразу бы опознала Соня и девушку, которая, с робким выражением на лице, стояла посредине тупичка. Это была Людмила Лапчинская, закончившая в нынешнем году десятилетку, — она училась в соседней школе и жила поблизости от Жени. Румянцева познакомила их несколько дней тому назад на танцплощадке.
— Ну, я так и знала, спит еще Соня-засоня!
Прошептав это, Женя пошла вдоль забора, пробуя доски. Одна широкая доска подалась и отодвинулась. Недовольно заскрипел гвоздь. Людмила беспокойно оглянулась. А Женя уже просунула в дыру голову, юркнула в сад и, высунувшись оттуда к Людмиле, тихонько свистнула и мигнула одним глазом. И Людмиле, которая чувствовала себя неловко, волей-неволей пришлось лезть вслед за Женей и даже поправлять за собой доску.
В саду девушек обступили
