Шрифт:
Закладка:
– Ты молодец! – сказала она. – Воспитательница действительно дура.
Ко мне «смешинка в рот попала». Я, нажившая сильного врага в виде воспитательницы, пережившая два дня издевательств, чувствовала себя героиней, а она, подлиза и трусиха, хочет примазаться к моему подвигу!
– Скажи ей об этом сама, – предложила я весело.
Она молчала.
– Тогда я скажу, что ты сказала.
В ответ на мои слова ее веснушки побледнели так, что их не стало видно.
– Надя, не говори. У меня красивые бусинки есть, я тебе их подарю, только не говори.
Такого поворота событий я не ожидала, но идея мне понравилась:
– Неси.
Мухина принесла на следующий день бусинки, потом – другие, в следующий раз – платьишко для куколки, и так далее…
А меня, невольную шантажистку, занимала эта ситуация, и я не упускала случая периодически напоминать:
– Сейчас скажу…
Разумеется, когда после детсада группа разошлась по школам, Мухина вздохнула с большим облегчением.
И надо же мне было попасть в класс, где она числилась лидером! Расплата началась тут же. Не прошло и недели, как некоторые из класса захотели избить новенькую, то есть меня.
Но одно обстоятельство изменило их планы: я с отличной учебы резко скатилась на двойки. Классная со смешной фамилией Небодаева тут же «припечатала» меня позором:
– Школа переполнена, и взяли тебя, чтобы повысить показатель успеваемости! В твоем табеле четверки и пятерки, а ты глупа как пень!..
Небодаева вела уроки русского языка и литературы, писала заметки в газеты и не уставала подчеркивать принцип гласности, провозглашенный Горбачевым.
Она была права. В прежней школе учителя завышали мне оценки (а Мария Алексеевна ставила их вообще ни за что), и я давно отстала по всем предметам. Изгои в классе обратили внимание на мою персону, а Мухина получила частичное удовлетворение. Некоторые стали говорить со мной и даже принимать в свои компании. Однако я продолжала жить не по их понятиям: училась в художественной школе и всегда успевала исправлять двойки на тройки.
Кроме того, я редко участвовала в общественно-полезном труде, который был всеобщей повинностью. А редко потому, что Небодаева приноровилась эффективно использовать мои художественные способности. Ее дочь ходила в детский садик, и, желая обрести ласковое внимание воспитателей, учительница подвизалась оформлять актовый зал моими руками. Мне это было не в тягость, а одноклассники завидовали.
Еще я отлынивала от уборки классного кабинета, святого дела. У меня была уважительная причина – художественная школа. Правда, всем на эту причину было «до лампочки», и Небодаева упрямо включала меня в «дежурные бригады».
И вот как-то раз именно такой бригаде, состоящей из четырех человек (Светы, Вари, Юли и меня), предстояло сделать в классе генеральную уборку.
– Мне некогда, – сразу заявила я. – У меня занятие через час.
– Мы должны вымыть пол, – заявила умная активистка Юля.
Меня осенила идея:
– Можно поделить класс на четыре части, и каждый вымоет свою. И отвечать будет за свою часть.
Юля согласилась и поделила класс на четыре части. Я взяла веник, подмела свою территорию и направилась к двери.
– Куда? – Путь мне преградили все трое.
– В школу надо.
– Нам за тебя двойку поставят, иди мой.
– А вы свои части мойте на пятерку, а по поводу моей не переживайте: я учительнице все объясню, пусть мне двойку ставит.
Юля взяла швабру наперевес:
– Мой сейчас же!
Она не знала, что мать ежедневно заставляла меня убирать квартиру таким же тоном, и мне всегда хотелось ответить: «Я не могу, не хочу сейчас». Одноклассница – не мать, и ей я могу ответить.
– А я сейчас не хочу!
Все опешили.
Ну, решила я, теперь они меня все равно из класса не выпустят, в худшколу я так и так опоздаю, так хоть дам волю своим чувствам. Медленно, с гордо поднятой головой я подошла к окну, элегантно привстала на цыпочки, уселась на подоконник и поправила складочки на подоле платья.
– Теперь я не спешу. Но буду мыть, когда захочу. И вы мойте, когда захотите. И чего хотите.
Девчонки помолчали. Потом, посовещавшись между собой, по очереди принесли тряпки, ведра с водой, веники и прочие причиндалы. Полкласса были Юли и Светы, и мыть им было удобно. Другие полкласса – часть моя и Варина. Оказалось, Варе одной неудобно мыть. Она стала просить подруг о помощи. Они ей в помощи отказали, но указали на недостатки:
– Под той партой – одни разводы, перемывай, – сказала Юля, а Света ей поддакнула.
И тут в голове у Вари тоже что-то щелкнуло:
– А не пошли бы вы… – неожиданно произнесла она и уселась на подоконник рядом со мной.
Варя стала моей лучшей подругой.
С первого взгляда она была очень некрасива, со второго – недурна, а с третьего в ней обнаруживалось сумасшедшее обаяние, затмевающее все ее физические недостатки. Варя подкупала своей жизнерадостностью, своей легкостью по отношению к жизни. Ум ее не поддавался анализу, и часто я думала, а было ли что там анализировать, но ее энергия и любовь к жизни, а также природная интуиция восполняли все пробелы.
Отец ее был законченным алкоголиком еще задолго до перестройки, но каким-то образом работал на мебельном комбинате сверловщиком. А еще раньше он был бригадиром и получил медаль «За трудовое отличие», висел на доске почета и вызывал всеобщее уважение. Любил читать классику и обожал Маяковского. Что́ в голове у него переключилось – неизвестно, только допился он до того, что во время антиалкогольной компании с комбината его выгнали, а так как тунеядство постепенно переставало считаться преступлением, он припеваючи зажил на шее у законной жены, упрекая ее в тупости и необразованности. Варина мать, вкалывая на заводе за двоих на станке, больная и уставшая от жизни женщина, как могла тащила детей (Варю и ее сестру Любу), ни в чем не переча мужу. Естественно, она не сильно вдавалась в их учебные проблемы. Моей учебой тоже давно никто не интересовался.
Варя училась плохо, а связавшись со мной, стала учиться еще хуже. Мы с ней наперегонки бравировали своими неуспехами и пренебрежением к учебе. Прогулы уроков становились для нас
