Его желтые зубы оказались совсем рядом с моим лицом и воняли. – Что ты тут делаешь?

Кажется, к его ярости начало примешиваться веселье.

– Погоди-ка, а мы раньше не виделись? Мне кажется, у нас с тобой есть маленькая тайна. – Он задумался. – Начнем сначала. Как тебя зовут, девчушка?

– Маргарита.

– Маргарита! – В нем снова закипела ярость. – Имя для богачей! Маргаритка! Цветок в роскошном саду. Большие лепестки, длинный стебелек. И уйма гордости. Но чуть тряхнешь ее – хрясь, стебелек-то сломается. Ты ошиблась кораблем, принцесса, у нас тут одни бедняки.

Он со злостью рассмеялся, бросая время от времени взгляды на Эя.

– Ромашка – вот отличное имя для бедняков. Мало отличается от маргариток, но можно топтать ее сколько угодно. Ей хоть бы хны – поднимет головку и слова не скажет! Ромашка лишь очухается и сильнее станет, поняла? Поняла?

Он даже не смотрел на меня. Он обращался к небу, к морю – не знаю к кому – и ворчал, как спятивший старик.

Снова склонившись надо мной со своим вонючим ртом, он сказал:

– Тут одни бедняки, слышишь, Ромашка? Почему, думаешь, мы отваливаем так, посреди ночи? Путешествие для нищих. Как говорит Парро, богатство надо искать в широко разинутых глотках богачей. Собственно, туда и плывем, в глотку к богачам. Там все и подохнем, черт! И ты вместе с нами…

Он бы никогда не заткнулся. Но вдруг упал набок с пронзительным криком, получив от Эя удар веслом по ребрам. Снова установилась тишина, нарушаемая лишь мягким плеском весел. День просыпался.

Утро выдалось чудесное. Солнце выглянуло сразу. Эй с Парро долго гребли перед тем, как остановиться поесть. Мне тоже перепало. Теперь они суетились вокруг мачты. Насколько я поняла, стеньгу[5] так и не установили и в бот тоже не положили. Получалось, мы действительно поторопились с отплытием.

Мы продолжали плыть близко к берегу. Издалека виднелись Дьепп и развевающиеся паруса в порту. Мы же двигались прямо на запад, в открытое море, но сильный встречный ветер утомил гребцов. Эй отправил Парро на мачту, чтобы закрепить блок и протянуть фал. Мачта высотой с гик![6] Затем Эй достал из форпика[7] парус, и оба мужчины молча принялись его устанавливать. Встав у руля, я должна была держать бот против ветра, пока они не управятся. Парус, прикрепленный к нашей полумачте, имел жалкий вид. Я немного повернула руль. Парус забрал ветер и снасти заскрипели. Бот тут же подчинился, встал против течения и чуть накренился. Мы шли медленно, но верно, и я не знала, кто из нас троих больше всего радовался тому, что бот наконец ожил. Какое-то время мы просто стояли, наблюдая за парусом и разбивавшимися о борт волнами.

Эй чуть не забыл снять меня с руля. Я подумала о том, что он чуть не забыл меня и в заточении у отца Самюэля: еще немного – и уплыл бы себе вместе с Парро. И даже не пожалел бы об этом. Но я могла пригодиться. И я сама, и мой слух.

Между тем парус за три порыва ветра надулся вдвое сильнее. Нужно было много сил, чтобы удерживаться на плаву: ветер крепчал, мы шли против течения. Эй встал у руля. Я увидела на его руке длинную кровавую рану, на которую он не обращал внимания. Всем весом он налегал на руль. Судно выпрямлялось после встречи с волной, а потом переваливалось на другой борт. Вода лилась на палубу как из ведра, но тут же вытекала по бортам. Мы сухие, канаты и парус скрипят, мы мчимся вперед, несмотря на ничтожные размеры паруса. Без сомнения, этот бот строили как быстроходный.

В первый раз с момента нашего отплытия в глазах Эя угадывалось что-то еще кроме предельного напряжения. Взглядом он обводил каждый сантиметр своего творения: от палубы до снастей. Эй прямо сиял от гордости. Вдруг он встретился взглядом со мной – кажется, наконец-то меня заметил. Он улыбнулся и зарычал.

– Да здравствуют плотники-моряки! – выкрикнул Парро, который крутился вокруг Эя, как шмель.

Он вопросительно показал на меня пальцем. Эй начал жестикулировать в ответ. У Парро от удивления вытянулось лицо:

– Разрази меня гром, ты его дочь! Дочь Ля Уга! Иисус-Мария! Так вот почему мы драпали, как будто нам задницу подожгли. Если бы кто спросил Парро, тот бы отказался. И разговаривать нечего. Нет! Чтоб какая-то сопля под ногами путалась! Место сосунков – у мамкиной юбки. Проклятье, что ты тут забыла, Ромашка?

Он топал ногами, качал головой и сердито скалился гнилыми зубами. Эй спокойно рулил, смотрел вдаль.

– Парро отказался бы. Баста. Но Вааст – хитрец, это всем известно. Сказал: давай прямо сейчас, нельзя терять ни минуты… И ночью. Еще и с половиной мачты! А выходит, ты дочь Вааста… Чудно. Не ждали. Если это правда, ты должна плавать как рыба. Ты еще пешком под стол ходила, а уже вовсю ныряла под лодку. Забавно было. Вот ты выросла – и снова с нами путаешься. Да и говоришь не больше твоего папаши. Поклясться готов, у тебя есть свои тайны, как и у него. Тебе придется несладко, Ромашка. Будь дочерью хоть Вааста, хоть самого дьявола – мне разницы нет. Много всего произойдет…

Эй не отходил от руля. На лице у него отразилась тревога, взгляд почернел. Ему нужна была помощь, чтобы заменить слух. Бот сильно качался на волнах, понемногу набирал воды. Берег издалека напоминал тонкую линию. Вокруг ни паруса – только два дымовых факела виднелись, но слишком далеко, чтобы мы разглядели корабли. Я не знала, куда мы плывем, но плыли мы туда так быстро, как только могли.

Парро подошел ко мне, и мы вместе присели на гроб. Кажется, он хотел со мной подружиться.

– Знаешь, что это? – спросил он.

– Гроб.

– Хорошо. То есть Вааст тебе объяснил.

– Он ничего мне не говорил.

Парро резко хихикнул.

– Конечно же, он ничего тебе не сказал. Не с его кабанским рычанием рассказывать сказки маленьким девочкам. А сказка у нас тут красивая. Смотри, Ромашка.

Он приподнял куртку, чтобы показать живот.

– Видишь шрамы? Повезло тебе: смотри, Парро все покажет, а ведь он их даже от матушки прячет. Приглядись хорошенько к этому шраму. Он остался на память Парро от его братишки Вааста Ля Уга. Черт побери! Сцепились с ним один-единственный раз! Твой папашка – тот еще неженка. У него доброе сердце. Так вот, история…

Он быстро взглянул на Эя,