— Конечно, его зовут Манлий, тупица! — фыркает Кресса.

Все смеются. Улыбается даже сама Бероника. На миг Амара задумывается, уж не нарочно ли она прикидывалась дурочкой.

— По-моему, надо начеркать ему вразумление на стене, — говорит Виктория. — На случай, если он еще вернется. — Она наклоняется и протягивает Амаре глиняный черепок. — Что бы такого написать? А, знаю! «Засаживай медленно!»

— Хочешь, чтобы я написала по-гречески? — спрашивает Амара.

— С какой стати? — возражает Виктория. — Мы ведь хотим, чтобы вонючий придурок это прочитал!

Амара выцарапывает на стене надпись. Остальные любуются на дело ее рук с довольными усмешками.

— А знаете, кто и вправду медленно засаживает? — с хитрецой спрашивает Бероника и умолкает, дожидаясь их безраздельного внимания.

— Ну, выкладывай, — говорит Кресса. — Кто же этот Аполлон?

— Галлий! — Бероника расплывается в счастливой улыбке. — Я его обожаю.

— Галлий?! — ужасается Виктория. — Да он же кошмарен в постели!

— Ты с ним даже не спала! — уязвленно возражает Бероника и вглядывается в смущенные лица подруг. — Или спала?

— Мы все с ним спали, душенька, — ласково говорит Кресса.

Бероника заливается румянцем.

— Ну и что, любит-то он меня. Он обещал, что когда-нибудь меня выкупит. Он меня любит! Он на мне женится, и мне никогда больше не придется этим заниматься. Когда вы ходили в город ловить клиентов, мы провели вместе целый час. Он добрый, любящий, нежный и заботливый. Он даже спрашивал, чего я хочу!

Амаре тяжело представить недалекого Галлия героем-любовником. Ей хочется спросить, отдал ли он Беронике вчерашний хлеб, но она боится, что ответ окажется слишком болезненным.

— Бероника… — Виктория предостерегающе понижает голос. — Надеюсь, ты не давала ему бесплатно?

Воцаряется молчание. Бероника, надувшись, прячет глаза.

— Идиотка! — вскидывается Виктория. — А если Феликс узнает? Нельзя целыми днями кувыркаться с Галлием задарма! Он должен платить Феликсу. Этот ублюдок водит тебя за нос! Он тебя использует!

— Он не хочет платить, потому что копит деньги на мой выкуп! — оскорбляется Бероника. — Да и кто выдаст нас Феликсу? Надеюсь, не вы!

— Разумеется, никто из нас ничего ему не скажет, — успокаивает ее Амара. — Но ты точно уверена, что Галлий тебя не обманывает?

— Он меня любит, — упрямо повторяет Бероника. — Он сказал, что никогда не встречал никого добрее меня, что только со мной он может говорить по душам, потому что я умею слушать и он мне на самом деле небезразличен.

Виктория закатывает глаза.

— Почему ты вечно должна все очернить и извратить? — напускается на нее Бероника. — Не тебе осуждать мой вкус в мужчинах, — ядовито добавляет она, к изумлению Амары.

Кресса вмешивается, прежде чем Виктория успевает вступить в перепалку.

— Никто не пытается омрачить твое счастье, — отвечает она Беронике. — Мы просто хотим, чтобы ты берегла себя. Вот и все.

Бероника хмуро отворачивается, держась за свою обиду.

Кресса одними глазами показывает Виктории на Беронику, призывая ее сделать шаг к примирению. Виктория вздыхает.

— Разумеется, мы будем рады, если Галлий тебя любит, — говорит она. — Но тебе надо брать с него деньги. Он обкрадывает Феликса! Сама понимаешь, это слишком рискованно. Как для него, так и для тебя.

У Бероники вытягивается лицо.

— Это так на него похоже, — произносит она. — Он подвергает себя опасности ради меня.

Услышав еще хоть слово о героизме Галлия, Виктория может взорваться, но Кресса вовремя меняет тему.

— Кто-нибудь знает, сколько мы заработали этой ночью?

— На смену у двери заступил Трасо, — отвечает Виктория. — Я разговаривала с ним перед сном. По последним подсчетам, мы собрали больше шестнадцати денариев.

— Какое облегчение! — говорит Амара с мыслью о Феликсе. — Недобор не так уж и велик.

— Да, но надо еще потратиться, чтобы заменить вот это. — Дидона показывает на разбитые лампы.

Кресса, наклонившись, оглядывает горку расколотых глиняных фаллосов.

— Тут не меньше трех.

— Четыре, — уточняет Дидона.

— Придется самим за них расплатиться, — говорит Виктория. — Нельзя просить денег у Феликса после вчерашнего.

Амара чувствует, что снова погружается в ночной мрак. Жалкого довольствия, которое выдает им Феликс, едва хватает на еду, особенно если они скидываются на нужды Фабии. Такими темпами ни одной из них никогда не удастся накопить на свободу.

— Ничего не поделаешь, — произносит Виктория, словно прочитав ее мысли. — Мы всё восполним.

Амара смотрит на выцарапанную ими надпись. «Засаживай медленно!» Теперь она уже не кажется забавной.

Кресса встает.

— Пора идти в термы. Надо привести себя в порядок, если мы не хотим, чтобы от нас весь день несло мужской вонью.

Омовение в женских термах — ежеутренний ритуал проституток. Амара подозревает, что она не единственная из девушек, для кого оно является не только физическим, но и эмоциональным очищением.

— Я могу остаться, — предлагает Виктория. — А одна из вас пусть сходит за лампами.

— Я схожу, — вызывается Амара после недолгого молчания.

Ей хочется помыться не меньше, чем остальным, но она в долгу перед Крессой за вчерашнее спасение, Дидона перенесла кошмарную ночь, а Бероника накануне почти весь день была заперта в четырех стенах. Правда, принимая во внимание ее роман с Галлием, это, возможно, не было с ее стороны таким уж большим самопожертвованием.

— Возьми мои сбережения, — предлагает Кресса. — Расходы поделим, когда вернешься.

Выйдя в коридор, они сталкиваются с подметающей пол Фабией. Амара в который раз задается вопросом, где бедняжка провела ночь. Ей уже случалось видеть, как эта старушка калачиком спит на заднем крыльце, закутавшись в один лишь плащ. Фабия улыбается четырем волчицам.

— Ну разве не красавицы? — произносит она и помогает им причесаться. Хотя сейчас им и не предстоит охота, Феликс ненавидит, когда его женщины разгуливают по городу в затрапезном виде.

— Тебе никогда не потребуется красить губы, — говорит Фабия Амаре, которая расправляет свою желтую тогу и застегивает ее дешевой булавкой. — Счастливица, они у тебя яркие, будто гранатовые зерна.

Амара пытается представить, как в юности выглядела сама Фабия. Ее лицо не просто сморщено, а изрезано бороздами, подобными тем, что колеса повозок за многие годы оставляют на каменной мостовой. Несомненно, в этих горестных складках виноват еще и ее засранец-сын.