Шрифт:
Закладка:
Пришел брат Деспины с другом и сказал, что тетки уже нарядили невесту и тронулись с ней в путь. А эти — два нетерпеливых холостяка — поспешили вперед. Тогда дед Атанас, старший Арнаутов, снял со стены годулку[7] и присел к Раде. Забренчал струнами, настраивая ее для игры, и начал договариваться с женой капитана Николы о песнях, так как Рада славилась своим голосом.
На почетное место за столом усадили Бойчо Богданова — мельника с Батовицких водяных мельниц. Рядом с ним, облокотившись о пеструю подушку, молча наблюдал за присутствующими сухопарый, почерневший от странствий, видный мужчина неопределенного возраста с темными строгими глазами. В тех глазах таилось какое-то напряжение, нечто, будучи выраженное в словах, смутило бы людей, но гость молчал и смотрел на мужчин в комнате, как бы прикидывая, кто сколько весит. Около него находился жених. Смущенный, подавленный, юноша сидел, опустив глаза. Толи его что-то угнетало, толи стыдился он чего-то…
— Пока ждем сватов, ты бы начала, а, Рада? — спросил старый Арнаут.
Рада посмотрела на Николу и, увидев в его глазах согласие, улыбнулась старому:
— Говори, что петь.
— Станкину песню, — и дед Атанас, подкрутив усы, начал играть, а Рада запела:
Эй, красавица Станка,
Ты сидишь на перекрестке путей,
На маяке посреди моря как в аду.
Не скажешь ли ты, Станка,
Сколько гемий проплыло мимо
Наверх в Одессу, вниз к Стамбулу…
Голос Рады, такой же прекрасный, как и она сама, теплый и нежный, чистый и сладкий, то взвивался, то падал и ласкал слух своими переливами.
— Давай, Рада, пой, девонька! — воодушевленно вскричал Кормщик. — Коли у нас помолвка, так пусть и веселья побольше будет!
Он был прав. Все же помолвка, а присутствующие не выглядели веселыми: ни жених, ни капитан Никола, да и у хозяйки дома Пауны сердце сжималось. Притихшим сидел и сирота Васильчо — сын убитого брата Кормщика. Его дочь Катерина сидела за столом, похожая на икону — худая, с ввалившимися большими черными глазами. Муж ее, зять Кормщика, Коста Македонец, молодой болгарин с сабельным шрамом на лице, смотрел невесело, углубившись в собственные мысли. Ну и помолвка! Хорошо хоть, что старый заиграл, а Рада запела.
Бойчо и пришедший с ним мужчина заслушались пением Рады. По их строгим, задумавшимся лицам трудно было понять, нравится ли им пение, трапеза…
Бойчо Богданова здесь хорошо знали. Знали его как человека необычного — замкнутого, вспыльчивого, несговорчивого. Но знали также, что стал он таким не от хорошей жизни. Большая беда привела его к изгнанию из родного травненского края. Некий чорбаджий [8] Чушко разорил семейство Богданова. Что там точно случилось, не знали (не след ковырять живую рану), только отправился этот чорбаджий собирать беглик[9]. В доме Бойчо оказалась только жена, и она сказала чорбаджию, чтобы тот пришел позже, когда вернется хозяин. Лютый чорбаджий набросился на нее, колотил, пинал, и от побоев беременная женщина скончалась. Там был еще один ребенок, у которого от страха и плача разорвалось сердце. От такой страшной беды как громом поразило его старую мать, и она умерла. Что застали дома вернувшиеся Бойчо и два его брата, невозможно описать. Известно только, что они поклялись отомстить травненскому чорбаджию. Раскаявшегося кирджали[10] Бойчо еще мог бы и простить, но травненскому чорбаджию за содеянное — пощады нет! После три брата оставили мертвый дом, покинули родной край и отправились в Добруджу — самый отдаленный и захолустный край, в Батовицкие леса, на Батовицкие водяные мельницы.
Человеку, путешествовавшему из Варны в Хаджиоглу-Пазарджик[11], открывался вид на слегка всхолмленную, засушливую и пустую добруджанскую ширь. Где-то посредине от основного шляха отходила направо узкая, разбитая сельская дорога. Она вилась между турецкой усадьбой и небольшим сельцом, населенным батраками бея, а затем внезапно начинался спуск. Перед глазами удивленного путника как из-под земли появлялись поросшие лесом долины, потонувшие в зелени и цветах. Сухая равнина оставалась наверху, а в Батовицких лесах склоняли ветви вековые деревья, журчали ручьи, и несла свои быстрые воды река Батова. На ней как нанизанные на веревке располагались водяные мельницы. В этих местах турки не любили оказываться застигнутыми темнотой.
С наступлением весны работы на мельнице было мало, и на Благовещение Бойчо посещал своих знакомых в Варне. Он гостил день-другой у Кормщика и исчезал. Говорил, что есть дела то в Царьграде, то в своем крае. Возвращался он к концу сбора урожая. Тогда по Варне ползли грозные слухи. Ужасные дела случались на дорогах Добруджи. Некая справедливая рука творила правосудие в селах и усадьбах, несла возмездие, наказывала душегубов и насильников. Из-за нее теряли сон беи, корсердары[12], стражники и злые болгарские чорбаджии. Говорили, что это дела большой дружины гайдуков из Батовицкого и Делиорманского лесов. Многие догадывались, кто был воеводой этой дружины, но молчали.
Сейчас Бойчо Богданов сидел на трапезе и слушал, как поет Рада. Обыкновенно колючее выражение его глаз смягчалось, когда он бросал на нее взгляд. Напоминали ли ему что-то ее изогнутые брови, походили ли ее глаза на чьи-то другие — кто знает, но на лице его виделась тихая печаль.
Рада замолкла, прекратилось бренчание годулки, и в помещении воцарилась тишина.
— Спасибо тебе за прекрасную песню, — услышали все голос гостя. Потом он повернулся к старому и спросил, сколько тому лет. Похвалил, что тот играет по-молодецки — видно было, что кровь в жилах еще не остыла. Арнаут разгладил усы и ухмыльнулся — похвала пришлась ему по сердцу.
— Сколько лет? Не сказать, что много, но и не мало. Да и не вернешь их. А дело в том, что пока я могу держать годулку, то и ружье тоже удержу. А ты сам-то откуда, говоришь, прибыл?
— Иду я из Валахии, — ответил гость и замолчал.
— Из Валахии? Надо же. У меня там полно знакомых, — не отставал старый.
— Кто же они?
— Да ты их наверняка знаешь. Валахия земля немалая, и все они по ней рассеяны, как птенцы. Помоложе они меня… Воевали мы там в ополчении вместе.
Гость бегло усмехнулся, но ничего не сказал. Арнаут продолжал:
— Был один русин, молодой, поэтому прозвали его Батька Рус. Другой… Иван Чолака… весельчак,
