говорят они, — что иные из этих имен принадлежат общим основам топографического языка у всех славянских племен, как и у других родственных с ними народов». Но в таком случае как же они отделят иные из этих названий, принадлежащих восточным славянам, от названий, принесенных рюгенцами? Чем докажут, что все эти названия, как общие славянам и родственным с ними племенам, не явились естественно и необходимо вследствие занятия известных местностей славянами, литвою, не нуждаясь вовсе для своего объяснения в предположении прихода каких-то рюгенцев? И если бы кто-нибудь отправился обратно с востока на запад, то разве не имел бы точно такого же права утверждать, что известные названия принесены на Балтийское поморье каким-нибудь восточным славянским племенем, хотя бы с берегов реки Роси? Эти защитники славянского происхождения варяжских князей и дружин их не хотят принять естественного для дружин быстрого их ославянения, приравнения к той среде, в которой утвердились, и заключают, что дружина, утвердившаяся в финских областях, должна была офинниться. Отвечаем: может быть, те дружины, которые Рюрик послал в Ростов и на Белоозеро, и офиннились; но какое нам до них дело? Ведь о них нет никаких известий. Известно одно, что уже при Владимире Святом, после принятия крещения, отправился в финский Ростов князь Борис с дружиною, совершенно славянскою или ославяненною; в это время славянский язык, сделавшийся церковным, богослужебным, уже один давал славянскому элементу такое значение, при котором неславяне могли принимать финскую народность, а финны — славянскую, не говоря уже о неразрывной связи князей и дружин их с Киевом, что уничтожало для них всякую возможность потерять славянскую народность.

Среди подобных приемов и бездоказательных возгласов о басне известия летописца о начале Русской земли стоят непоколебимо в силу своей внутренней исторической правды. В половине IX века он приводит нас на европейскую украйну[13], в те местности, где проходила граница между двумя формами, имеющими такое важное значение в нашей истории, между полем (степью) и лесом. Степь — море сухое, но обитатели этого моря представляют жидкий, подвижной, бесформенный элемент народонаселения. Вечное движение осуждает их на вечный застой относительно цивилизации; они не чувствуют под собой твердой почвы; они не любят непосредственно соприкасаться с нею, проводя время на спине верблюда или лошади. Остановка их на одном месте коротка; они не обращают внимания на землю, не работают над нею; их животное ищет для себя корма и дает от себя корм хозяину. Их дело — догнать живую добычу на бегу, поймать, убить; их дело — напасть на других кочевников или на оседлого человека, ограбить, взять его в плен; они охотники нападать, но не умеют защищаться, при первом сопротивлении мчатся назад: да и что им защищать? Но, убежавши в степь, где никто не догонит, кочевник скоро возвращается назад и нечаянными разбойничьими нападениями не оставит в покое оседлого человека, живущего на окраине степи. И города не всегда спасут последнего: толпы кочевников окружают город и голодом заставляют его сдаться. Но верное спасение оседлому человеку от кочевника — это лес дремучий, с его влагою, его болотами. Крепкий и выдержливый вообще, кочевник, как ребенок, боится влаги, сырости и страдает от них: поэтому он не пойдет далеко в лесную сторону, скоро воротится назад.

В степи виднеются круглые вежи кочевников, как громадные постройки животных, громадные муравьиные кучи; быстро воздвигаются они, быстро исчезают, складываются, ибо в них почти нет ничего твердого. Этой круглой веже кочевника оседлый славянин противоположил свой крепкий, долго стоящий дом, который построил из твердого материала в лесу или в его близости, и любопытные названия остались в его языке для обозначения этого главного отличия его жизни в противоположность с жизнью кочевника. Прежде всего надобно было для построения дома выжечь в лесу место — это огнище, название, перенесенное и на самый дом; до сих пор так называются еще пятна, остающиеся от выжиги леса или травы в поле. Это название для дома может указывать на различие жилища, утвержденного непосредственно на земле, освобожденной от леса силой огня, от первоначального жилища, устроенного на деревьях. После выжиги места следовало приготовление и прилаживание лесного материала, рубка, резание, кроение дерева. Отсюда выражение: рубить для построек; не только дома, срубы, города рубили, как выражается летописец. Нои тут от действия происходит название и для сделанного: от корня кар, кра (ударять, рубить, кроить, карать) произошли названия построек: крем или кремль, кром (кромный город), храм, хором, хоромы. Но когда постройка совершена, когда оказалось следствие рубки, кроения, карания, явилось здание, оно получает имя от сильного впечатления, какое производит на человека: оно стоит твердо, непоколебимо, его нельзя разобрать, сложить, как вежу кочевническую, отсюда название: истоба, истобка, истьба, изба — то, что твердо, есть, существует как истое, неподвижное[14]. Но жилище оседлого человека, производя сильное впечатление этим своим качеством, производило такое же сильное впечатление формою постройки: в противоположность круглой веже кочевника оно было угловатое, четыреугольное, «без четырех углов не становилось», угол до сих пор употребляется в смысле дома, отдельного, независимого хозяйства, так говорится: лучше всего иметь свой угол. Это выражение может вести начало из глубокой древности, когда в одном доме, принадлежавшем роду, по углам жили члены рода. Ряд однозвучных названий для постоянного жилища и его главного отличия, угла (кут, конт, кош, кошт, кутя, куча, кушта, куща, хата), вызывал представления о месте укрытом, запертом, крепком, нетронутом, целом[15]; о хозяйстве, казне (кош, кошница). Наконец, постоянное жилище славянина носит название соба, откуда: собина (собственность); это название относится уже к тому времени, когда члены рода жили в особых жилищах, хотя обедать и ужинать собирались вместе, что существует до сих пор в некоторых местностях России[16]. Общий стол служит самым резким признаком братчины, родового быта, тогда как отдельное жилище, свой угол, собина служит первой ступенью к независимости, самостоятельности. Дом есть первая недвижимая собственность человека; потом он берет себе к дому, в собственность, землю около дома, тогда как остальная земля, поля, лута, леса составляют общее владение рода.

Составляя не только символ, но и суть оседлой жизни, дом, постоянное жилище требовало особенных предосторожностей, чтобы было безопасным, удобным, ибо дом строился надолго, навсегда. Для безопасности от врагов видимых служила неприступная местность на крутом берегу реки, в чаще леса, не говоря уже о свайных постройках, об избушках на курьих ножках, на высоких столбах или деревьях, об избушках, вход в которые был так запрятан, что сказка заставляет путника употреблять заклинание: избушка, обернись к