дебиловатого сопровождающего, она в возмущении отвернулась. Бугай и вовсе ничего не заметил. Он от усердия пыжился весь как рак и смотрел вперёд в пустоту, ожидая новых приказаний.

— Всё, иди, — махнула ключнице мать. — Ну что, сын мой, скажешь в своё оправдание? Зачем опять нарушал порядок? — спросила она меня, но я не успел открыть рот, как влезла востроносая Анна.

— Да что ты с ним каждый раз, как с нормальным разговариваешь, мама? Не видишь, он не понимает он тебя. Пусть это позорище идёт обратно в свой клоповник, от него воняет, — она раздражённо махала веером, пытаясь отогнать от себя стойкий запах немытого мужского тела.

— Аня, — одёрнула её благородная госпожа. — Не думаешь ли ты, что если называть его дурачком, то он наберётся ума? Скорее наоборот, станет им быстрее. Мы уже говорили об этом…

— Да помню я, помню, — со злостью сжала она кулачок, ей было семнадцать, но вела она себя со всеми как прожжённая тридцатилетняя стерва. — Он днями напролёт пускает пузыри из слюней и ссыться в постель, мне даже противно стоять рядом с ним. Какой там дворянин? Только в цирке уродцем выступать. Может, продадим его? — с надеждой посмотрела она на мать.

— Цирк, я люблю цирк, — пробормотал я, привлекая к себе внимание. — Аня красивая, её все любят, — наигранно дебиловато протянул я, вспоминая, как Семён рассказывал про приезжую труппу.

Сестра презрительно сморщилась, но косой уголок рта показывал, что ей нравилось, когда её восхваляют. Даже такое ничтожество, как умалишённый братик. Вот только рыбка глубоко заглотила крючок.

— Усатый дядя циркач сильно-сильно любит Аню, — со знанием дела кивнул я и уселся на пол, изображая, будто рассматриваю витиеватый узор ковра. — А… а я тоже хотел в такую игру поиграть, можно, мамуля?

— Какую такую игру и что ещë за дядя? — встрепенулась барыня и порывисто подошла ко мне. Я смущённо хихикнул и продолжал ковырять ворсинки.

Тогда Ольга Дмитриевна присела рядом и взяла меня за руку. Её острые скулы подчёркивали аристократическую худобу, а пронзительные синие глаза искали взгляд сына.

— Скажи маме, в какую игру играла твоя сестра? Что ты видел?

— Она будет ругаться. Я не скажу, — я поломался для проформы, а сам чуть ли не хохотал от вида взъерепенившейся Анны, та была готова лицо мне расцарапать.

Сама напросилась — я никого не оскорблял и не спущу такого обращения. Впредь будет знать.

— Всё хорошо, я обещаю — она не тронет тебя, — в голосе послышались стальные нотки, и Ольга качнула головой, убирая пышные пшеничные волосы назад.

— Усатый дядя вот так губами делал, — я показал губами трубочку в сторону ошарашенной сестрёнки и живописно причмокнул несколько раз.

Мать разъярённо обернулась к ней, а я не упустил такого шанса и коварно подмигнул дурёхе, ещё больше выводя из себя.

— Мама! Он врёт, он всё придумал! — гневно топала она ножкой, а на щëки словно стыда плеснули.

— А Аня потом тоже вот так чмок-чмок-чмок, а дядя потом руками вот так… — я потянулся показать на благородной барыне блудливые руки циркача, но та отстранилась.

— Достаточно, — резко прервала она меня, грудь гневно колыхалась, ей было стыдно за дочку, тем более перед всё слышавшими дворовыми — не пройдёт и дня, те разнесут и приумножат слухи.

— Ты поверишь ему, а не мне? — со слезами в глазах спросила капризная дочка.

— Конечно, ему, ты же сама сказала, он дурак, но откуда ему знать, как целоваться, если он всю жизнь просидел в комнате?

— Он… Ему… — но договорить она не успела, так как получила громкую пощёчину.

— Выйти всем! — повелительно приказала Ольга Дмитриевна.

Я покинул покои барыни и с наслаждением слушал вой таскаемой за косу наглой сестрички и ругательства матери.

«Какая же услада для ушей», — улыбка невольно сама наползла мне на лицо, придавая колорита мнимому сумасшествию.

После обеда на кухне меня снова отвели в злосчастную комнату. В первую очередь я вызвал к себе Семёна, велел поменять постельное бельё и притащить вёдра с тряпками.

— Да что вы, барин, что вы делаете-то? Побойтесь бога! — вцепился он в мою швабру и попытался отнять костлявыми руками.

— В чём дело?

— Я сам, я всё сам, если увидят… Нет, нет и ещё раз нет, — твёрдо закончил он, но я не сдавался.

— Семён, вдвоём быстрее. Запри дверь, я всё равно помираю тут со скуки, а ты мне нужен и для других дел.

— Блажь, блажь барская, — бурчал дед, но постепенно сдался, и мы прошлись сначала веником, а потом устроили влажную уборку. Я хоть и был воспитан в знатной семье, но большую часть жизни провёл в путешествиях и не чурался ручного труда.

Стало гораздо свежей, а когда ещё и проветрили, то помещение и вовсе заиграло другими красками. Игрушки и прочий хлам решили пока не выбрасывать, чтобы не вызывать подозрений.

Наконец, Семён ушёл, и я смог со спокойной душой помедитировать. Сгусток сам собой не рассосётся. В этот раз на тот же результат — ушло шесть часов. Мне принесли на ужин запечённого карпа, вкуснющих лисичек, салат из помидорок и хрустящий мягкий хлеб, тающий во рту.

Все яства уничтожились вмиг. Я немного размяк после уборки и возвращения из холодного погреба, но всё же заставил себя пять часиков помедитировать, затем размялся перед сном, и, едва коснувшись мягкой подушки, тут же отключился.

Наутро пришёл радостный и взъерошенный Семён. Старик под мышкой нёс заветный фолиант.

— Обменял, обменял, барин! — потрясая им в воздухе, ликовал дед. — Ух и долго ж уламывал Глашку, так и так, мол, говорит, что делать, если заметят… Да ты ж совсем сбрендила? Ну, кто там что увидит, малой в столице, поди кому оно надо всматриваться в спиногрыза твоего?

— Молодец, Семён, знал, что тебе можно доверять, — я взял в руки затасканную книжицу, дышащую на ладан, и аккуратно пролистал несколько страниц. — А теперь неси завтрак, — велел я ему.

— Сей момент.

Будучи наказанным, я питался один раз в сутки. Сейчас же мой рацион включал в себя три приёма пищи, и это не могло не радовать. Ведь чем качественней еда, тем быстрее я восстанавливаюсь, и лучше проходят медитации. Работы — непочатый