— Хм, интересно. Мне нравится это слово, — ни с того ни с сего заявляет он.

— Какое?

— Тайна. Есть в нем что-то манящее и запретное, согласись?

Мужчина слегка щурит глаза, отчего его взгляд становится совсем уж смущающим.

— Да, наверное, — шумно сглатываю. — Только я не совсем понимаю человеческую тягу к запретному…

— О, правда? — уголки губ Александра Анатольевича подскакивают в усмешке. — Видимо, пока ты еще слишком юна для этого. Но с возрастом непременно поймешь.

Его тон звучит так заговорщически, что во мне невольно просыпается любопытство.

— Почему вы так думаете?

— С рождения мать многое запрещает ребенку, например, лезть в кипяток. Поначалу он не слушает ее, старается все проверить сам. Но поскольку в детстве в основном все запреты обусловлены возможными опасностями, то ребенок быстро убеждается, что мать права и ей можно доверять, — густой баритон Вавилова наполняет салон, вызывая в моем теле мурашки. — Но идет время, человек растет, получает новый опыт. И взрослея, начинает понимать, что не все запреты имеют такую же жесткую обусловленность, как в детстве. До него доходит, что порой за стеной запрета скрывается острейшее удовольствие, и поэтому тяга к тому, что запрещено, увеличивается в разы.

Мне чудится, или голос Вавилова правда вибрирует эротическими интонациями? И что он подразумевает под острейшим удовольствием? Не секс же?..

Господи! Ну о чем я только думаю?! Умный мужчина делится со мной своей философией, а мне мерещится какой-то неуместный подтекст! Стыд и срам, Лина!

— А я никогда не нарушала запреты, — тихо признаюсь я. — С детства была, что называется, примерной девочкой. Не ела конфеты перед обедом и во всем слушала маму.

— Да? — лицо Вавилова озаряется до одури обаятельной улыбкой, а он сам едва заметно придвигается ближе. — Любопытно. Обычно примерные девочки оказываются теми еще бунтарками.

Его взгляд, прямой и острый, провокационно царапает щеку, и я чувствую, как от волнения внутренности живота затягиваются тугим узлом.

Боже… Почему он так на меня смотрит?

2

— Нет, я точно не такая, — мотаю головой. — Меня совсем не тянет нарушать запреты.

— Брось, Ангелина, неужели ты никогда не хотела пересечь черту допустимого? — Вавилов снова подается чуть вперед, и в ноздри тут же забивается дурманящий аромат его парфюма. Терпкого и дорогого.

Теперь нас разделяют считанные сантиметры. Мое плечо почти утыкается боссу в грудь, а щека прямо-таки пылает от невидимых ожогов, оставленных его взором.

Он вторгается в мое личное пространство непрошено и нагло, но меня, вопреки здравому смыслу, это ничуть не раздражает. Наоборот, где-то на уровне первобытных инстинктов я мечтаю о том, чтобы этот мужчина оказался ближе. Еще ближе. Его присутствие пугает и манит одновременно.

Я словно мотылек, тянущийся к огню, — знаю, что сгорю, но сменить направление все равно не получается.

Вавилов спрашивает, хотелось ли мне когда-нибудь пересечь черту, и с моих губ готово сорваться преступное признание: я хочу этого прямо сейчас. Сотой долей своего растерянного сознания. Однако остатками трезвого разума понимаю, что я не имею морального права вестись на незримые чары Александра Анатольевича.

Во-первых, я на него работаю. И увлеченность боссом противоречит кодексу корпоративной этики. Во-вторых, у меня есть Дима, которого я, несомненно, люблю.

— Нет, я никогда этого не хотела, — лгу я, сосредоточенно разглядывая свои колени.

Я не бунтарка. И не любительница нарушать правила.

Я — хорошая девочка, так все говорят. Родители, подруги, Дима. Это мои самые близкие люди, они по-настоящему знают меня, верно?

Я — хорошая девочка. А хорошие девочки не заглядываются на своих боссов.

— Ангелина, посмотри на меня.

Приказ Вавилова звучит как гром среди ясного неба: неожиданно и твердо. У меня нет ни единого шанса ослушаться, хотя, признаться честно, я жутко этого боюсь. Ведь в глазах Вавилова плещется штормовое море. Прекрасное и губительное. Что, если я провалюсь в пучину грозной синевы и больше не выберусь оттуда?

Робко поворачиваю голову, вскидываю глаза и… Тут же краснею. Будто в меня кипятком плеснули. Хищный взгляд Вавилова блуждает по моему лицу с нескрываемым интересом, а идеальной формы губы слегка изогнуты в легкой полуулыбке.

— Пообещай мне кое-что, ладно? — загадочно понизив голос, говорит Александр Анатольевич.

— Что? — еле помня себя от волнения, лепечу я.

— Если вдруг тебе захочется нарушить какой-нибудь запрет, ты мне об этом расскажешь. Обещаешь?

Я тону. Натурально тону в его глазах. Вавилов меня даже не касается. Просто смотрит, внимательно и изучающе, а я уже готова стечь лужицей к его ногам.

Господи, да что же со мной творится?

— Обещаю, — одними губами отзываюсь я.

Еще немного зрительного контакта с ним — и я упаду в обморок. Нервы не выдерживают. Голова идет кругом.

— Отлично, — Вавилов резко отодвигается, а из моего рта вырывается разочарованный стон.

Ох, как же стыдно!

— Ибрагимова двадцать, — объявляет водитель мой адрес, а я от неожиданности вздрагиваю.

Неужели мы так быстро приехали? Я и опомниться не успела…

Суетливо сгребаю свою сумку, намереваясь покинуть автомобиль, но расторопный Иван меня опережает: первым выходит на улицу и галантно распахивает пассажирскую дверь.

— Спасибо, что довезли, Александр Анатольевич, — бормочу я себе под нос не в силах снова посмотреть на своего босса.

— Не благодари, — посмеивается он. — Мне было весело.

Снова заливаюсь краской и торопливо вылезаю из автомобиля. Прощаюсь с Иваном и на ватных ногах устремляюсь к своем подъезду.

Ох, и перенервничала же я!

Сердце до сих пор колотится как бешеное…