Сфенос занимался своим делом — с утра он ездил в лес, росший рядом с ними и рубил там сухие деревья. Дров нужно было много, для себя — чтобы всегда было тепло и чтобы греть воду для стирки, и для харчевни с постоялым двором — за это ему и платили. Возвращался он, когда солнце уже пересекало точку зенита и начинало скатываться к западу. Распрягал и отправлял пастись лошадь, ел сам то, что приготовила Бёрк, а потом дремал на крылечке харчевни, пока толстушка Поли не звала его принести дров или еще чего нужного на кухню. Он был очень стар… Нет не так. Для орка он был очень, очень стар! Ведь в основном орки погибали в рассвете сил, из-за дрянного характера и любви к дракам. Настолько стар, что начал испытывать чувства оркам несвойственные. Например, страх.

Это чувство он в полной мере он испытал пять лет назад когда поганый гном Фуч обидел Бёрк, а ведь тот раз она и украла у него всего-то яблоко. Но поганец был сильно не в духе, потому что продулся в карты проезжему степному троллю и застав ее на пороге возле своей корзины яблок, принесенных в харчевню на продажу, не стал сдерживаться и дал волю рукам. Бедняжка приплелась на конюшню с разбитой мордахой, тихо скуля, размазывая по лицу сопли, вперемешку с сукровицей. Она даже не заметила, что штаны между ног у нее тоже пропитались кровью. Так уж вышло, впервые наступили у нее те самые дни известные всем женщинам на земле наступающие примерно раз в месяц, дни, о которых Сфен не знал. Да и откуда ему было знать о них, ведь у орков такой напасти нет. Он решил, что ублюдок надругался над его дочерью.

Спокойный обычно, он так рассвирепел, что даже Бёрк перепугалась. Схватив ее за шкирку, орк кинулся к харчевне, у которой стоял гном. Вырвал по пути толстую жердь, на которую опирался навес крыльца. Он бежал к обескураженному Фучу, крича:

— Ты обидел Бёрк!

Размахнувшись, он одним ударом прихлопнул, не успевшего опомнится гнома, расплющив его словно сонную, осеннюю муху и сразу, тяжело дыша, сам осел на землю. Вокруг стал собираться удивленный народ. Из харчевни вышел Татимир, который по умолчанию был на хуторе старшим. Орк ошалело водил глазами, сам только начав понимать произошедшее. Посмотрев на Татима, он еще раз уже с вызовом прогудел, показывая на мелкую:

— Он обидел Бёрк.

Гном внимательно оглядел орчанку, харчевник слышал как Фуч орал на неё.

Фуч был та еще скотина, его недолюбливали все жители постоялого двора. Он занимался торговлей. Ездил от города к городу на обшарпанной кибитке, запряженной старенькой лошадкой. Что-то скупая что-то продавая, по мелочи и никогда не упускал возможности кого-нибудь облапошить. Был он мелким даже для гнома, всегда его одежда была засаленная, нечесаная бороденка полна крошек, а на волосинках, торчащих из носа, не редко весела козявка. Даже веселая девчонка, однажды скрасив за звонкую монету его одиночество, второй раз разделить с ним время не соглашалась. Бывало, когда Бёрк приносила ему в харчевне заказанную еду, он мог схватить ее за руку и, выкручивая пальцы спрашивать, почему она так долго несла заказ или еще к чему придраться.

Поэтому глядя на Бёрк, он думал также как и Сфенос: Фуч ее обидел… И ему было совестно, что он не вмешался. Татим поднял руку, призывая всех к вниманию:

— Совершился справедливый суд. — Прокричал он очень громко, чтоб не говорили, что не слышали и не переспрашивали. — А чтоб беда девки была не такой горькой, пусть забирает все пожитки обидчика. Все!

Махнув рукой, он пошел в харчевню разливать за стойкой крепкую медовуху взволнованным посетителям. Разговоров теперь на неделю не переговорить. Что бы событие быстрее забылось он не пожалел денег и заплатил серебряный, двум согласившимся похоронить Фуча гномам.

Бёрк же в это время, выблевывала свой обед за углом ближнего дома. Не удивительно, ведь гномов, она видела раньше только снаружи и впервые увидела каковы они и изнутри. При этом она не могла понять, чего это отец так взбесился. Бывало и раньше, отхватывала она за всякое. То не к той рубахе рукав пришила, то перекинула чей-то стакан, вытирая стойку в харчевне, оплеухи так и сыпались на ее бедную голову.

Отец подошел к ней и взял на руки. Он уже успокоился. Главное что осталось у него в голове — месть свершилась. Он не понес её на конюшню, где они сейчас ночевали, а пошел сразу в дом Фуча, теперь принадлежавший им.

Войдя по хлипкому, не мытому никогда порогу, орк огляделся. Внутри дом был неуютный, темный и почти пустой, печь, стол да широкая лавка рядом. На печи несколько заплесневевших кастрюль, на столе стопка из трех глиняных тарелок, под окнами пара деревянных ведер еще сундук за печкой. Орк усадил дочку на лавку и развел в печке огонь. Коридор дома был разделен на две части, одна служила чуланом. Пошарив он нашел в нем железную бадью и широкую деревянную лохань, принес их в дом, поставил на печь бадью и натаскал туда воды из колодца. Когда вода согрелась, он перелил ее в лохань. Помог раздеться и залезть в воду Бёрк, она все это время не шевелилась, сидела там, куда ее посадил отец, и вяло за ним наблюдала. Сфен ждал, пока она отмоет, подсохшую уже, кровь. Как мочалкой она терлась носком, брошенным за не надобностью, бывшим владельцем за печью. Бёрк очень любила купаться, летом могла весь день просидеть в реке. Но в тот раз, отмывшись, сразу вышла из корыта. Вытерлась широкий кусок мягкой холстины, который нашелся в сундуке.

Орк сидел возле печки подкладывал поленца и с тревогой наблюдал за малышкой. Она осторожно натянула на израненное тело старую рубаху, бывшую когда-то синей и сохранившую местами остатки вышивки и устроилась на лавке, свив кокон, наподобие гнезда, из уже принесенных орком с конюшни одеял. И сразу заснула.

Кровь ее напугала. Первые дни она прикладывала лоскутки ткани между ног и старалась не шевелиться. Когда, на следующее утро, она спросила Сфеноса: что с ней? Он опустил глаза и грустно объяснил:

— Заболела.

Это была правда. У нее болело все голова, живот, отбитые ноги. Днем с кухни пришла Поли, что-то бормоча и качая головой, погладила девочку по волосам и оставила толстый кусок каравая, намазанный маслом. От этого Бёрк стало еще страшней, она решила что умирает, стали бы ее так запросто кормить.

После обеда явился Татимир и начал перечислять имущество владельцами коего они так неожиданно стали. В него входила лошадь, крытая повозка, сундук с гномьим барахлом и кухонная утварь, ну и конечно лачуга, в которой они начали уже обживаться. Также он заверил, что обвинять их в убийстве и захвате имущества ни кто не будет еще Татим освободил обоих от работы, пока Бёрк не поправиться.

Кровь перестала идти дней через пять. Синяки сначала позеленели, и только через две недели сошли. И она как раньше стала шнырять по хутору. Со временем история забылась, а для Бёрк, так до конца и не понявшей что к чему, все и вовсе пролетело не оставив и ни следа ни морщинки на ее неровном, изрытом рубцами лбу.

Сфен, который боялся, что дочь истечет кровью, успокоился. Ровно на месяц… А потом снова была кровь и страх. Опять Бёрк жутко боялась что умирает, опять Сфен ни на шаг не отходил от нее, тихо проклиная Фуча. Потом кровь опять пришла через месяц и еще…Теперь у них в семье повелось, в те самые дни, когда Бёрк «болела», она выполняла правила придуманные орком для сохранения ее жизни. Она должна была проводить все время в постели, не работала, никуда не ходила, а желательно, не должна была и шевелиться.