минут во время их самого первого рандеву в кабинете, глотала невыплаканные слезы.

Она урезонивала себя: где ты и где Он? Что Он – это Он, а она – толстая белобрысая голытьба без кола и двора, с прочерком в графе «Отец». И что с Ректором шутки плохи, и очень хорошо, что все так плохо, потому что если бы было хорошо, то ее сначала бы повесили, потом отрубили бы глупую голову, а потом еще для верности повесили и утопили бы в дачном нужнике.

Глава 6

– Как день прошел? – поинтересовалась Мария, наваливая мужу полную тарелку телятины, тушенной с грибами.

– Да в целом продуктивно, – вооружаясь вилкой и вдыхая божественный аромат блюда, отозвался Лев Иванович. – А ты что не ешь?

– А я уже поела, – отозвалась супруга, усаживаясь с бокалом вина в кресло.

– Ну-с, тогда приступим, – пригласил сам себя к трапезе Гуров. – Я пообщался с рядом чутких, интеллигентных людей, один из которых не в себе.

– То есть виделся со своим паном Ректором? – перевела на обычный язык речь супруга Мария.

– Вот про него-то и разговор. Он, видишь ли, в Бакулевке, старикана после реанимации положили в обычную палату, оправляется после инфаркта. Оказывается, полгода назад пропал без вести его сынок, и теперь пан Ректор по этому поводу чрезвычайно расстроен.

– И кто его в этом упрекнет, – с пониманием кивнула Мария. – Стало быть, пропал бедный мальчик.

– Ну, насколько он бедный, мне неведомо, – заметил Лев Иванович, аккуратно, но быстро поглощая деликатес и размышляя над тем, что если уж и стоит жениться, то лишь на женщине, которая знает, что делать с куском мяса.

– Известно лишь, что мальчику то ли тридцать, то ли уже сорок, и исчез он из клиники, в которую попал на почве алкоголизма.

Мария сдвинула брови и помотала головой:

– Бр-р-р-р, стой-постой. Что-то я недопонимаю. Сынок пропал шесть месяцев как, а папа только сейчас это заметил? Или осознал? Бухал на радостях полгода?

– Что ты, нет, конечно, – возразил Гуров. – Просто именно сейчас кто-то прислал ему на День юриста подарок, сделанный, как считает пан Ректор, из куска кожи любимого сына.

Мария попросила повторить, подумав, что ослышалась. Гуров повторил, и Мария изумилась:

– Что за дичь ты несешь?

– Ничего я не несу! Точнее, несу не я, а опытный ученый-криминалист. И, вообще, что я с тобой дискутирую – на́ вот подарочек, сама посмотри.

Мария взяла протянутую коробку с литерой «Д», повела плечиками, но все-таки открыла ее и поморщилась:

– Фу. Мне что, к этой вещи без перчаток прикасаться?

– Что, брезгуешь, киноследователь? – съехидничал муж. – Ну натяни перчатки. Ничего там эдакого нет.

Мария, которая сначала брезгливо рассматривала произведение кожевенного искусства, вдруг с уверенностью заявила:

– А знаешь ли, господин полковник, вот кроме шуток. Это очень трендовая вещица.

– Что сие значит, что ты имеешь в виду?

– Не более того, что такие сувенирчики а-ля Кох продаются за бешеные деньги и лишь на специализированных сайтах.

– Кто такой Кох?

Мария, подняв красивые брови, сморщила носик:

– Вот темнота. Не знаю, кто у тебя историю преподавал, но кол с минусом ему. Кох – это не «такой», а «такая»… или нет, даже «такие». А именно – комендант «Бухенвальда», потом концлагеря «Майданек» Карл Кох и его и супруга Ильза Кох. Бывший библиотекарь, что интересно.

– Вот это парочка, баран да ярочка. Комендант концлагеря и библиотекарь. Нашли же друг друга, – вставил Гуров.

– Классический немецкий дуэт под названием «Мясники-интеллектуалы», – фыркнула Мария, – спелись они знатно. Чего уж она там начиталась и что вычитала – не ведаю, но тетка просто не могла пройти мимо хорошей татуировки. Кличка «фрау Абажур» тоже ничего не говорит?

– После вводной, которую ты мне сейчас дала, говорит о многом. Видимо, сдирала с заключенных кожу и делала из нее сувениры.

– Ну вот, испортил интригу, – посетовала Мария. – Но на то ты и сыскарь, да?

– В целом, да, – солидно согласился Гуров.

– Года три назад, если не путаю, творили российско-немецкий сериал и как раз отсняли эпизод в ФРГ. Вот тогда я и побывала в этом развеселеньком местечке. Для нас специально открыли музей во внеурочное время. Уже смеркалось, ранняя весна, холод собачий, ветер – и бараки, бараки, плац для построения. Адский лагерь. Все, что тамошний экскурсовод рассказывал, помню почти дословно, ибо спать не могла толком несколько недель. Ты доел уже, Лева? Давай тарелку.

Зарядив посудомойку, Мария плеснула себе и мужу вина и продолжила:

– Особенно, помню, поразило то, как дело с изготовлением вещей из человеческой кожи с татуировками было поставлено на деловитый немецкий поток. Фрау Кох, используя свое положение, мониторила поступление «материала» с татуировками, людей под предлогом медосмотра доставляли в лазарет, где ему или ей делали смертельный укол…

– Чтобы шкуру не портить? – мрачно уточнил муж, делая большой глоток вина.

– Именно так, чтобы пуля случайно картинку не попортила, – подтвердила Мария так же мрачно. – Потом кожу срезали, выделывали…

– Кто же такими делами-то занимался?

– Да были спецы, тоже из заключенных.

– Неплохо устроились. Небось за дополнительную пайку.

– Ох, Левушка, не нам судить. С голодухи-то все возможно. Ну а на выходе чего только не было – и абажуры, и перчатки с сумочками, которыми щеголяла эта сука на офицерских собраниях.

– Хорош уже.

– …и переплеты, и картины, и даже, как утверждали свидетели на судебном процессе, скатерть из спины парижской певички.

– Все, хватит подробностей, а то и я не усну. А как же их списывали?

– В смысле?

– Насколько я помню, в системе концлагерей была серьезная система учета и контроля. По какой строке проводили этот массовый расход татуированных?

Мария показала язык:

– А вот, представь, и это знаю. Комендантша подкупила врача, и тот указывал, что все умерли от инфарктов.

– В самом деле, продумано, не придерешься. Так ты говоришь, эдакие вещицы и сейчас продают? Неужто те самые?

– Что ты, конечно, нет. Те самые небось давно уж в частных коллекциях, приобретенные за мильоны на мировых аукционах. Стилизации продают, конечно. Для любителей пофорсить на грани фола. Давай сюда перчатки.

Мария, натянув средство защиты, достала ключницу.

– Интересно, конечно. Ну, конечно, ни минуты не Китай, это видно и слепому, хотя сделано довольно примитивно.

– Неужели? – пробормотал Гуров, тотчас вспомнив Лилию Ивановну. Что они там все видят?

– Причем по форме это скорее не ключница, а слеппер… видел такой? От английского «слейп» – пощечина. В конце девятнадцатого века в Англии работяги такие на поясе носили, отбиваться от злодеев. Монетница-кастет. Вот сюда, – она показала пальчиком, – монетки или дробь кладут, для тяжести.