Убедившись, что друг и коллега пребывает в предновогоднем, благодушном и всепрощающем настроении и не желает проклинать старого людоеда, Станислав безнадежно махнул рукой:

– Да понял я, понял. Ладно. К чему формальности, больно надо время тратить. Один звоночек, пара стаканов чаю… ты чай будешь?

– Нет.

– Тогда три стакана, – мстительно пообещал Крячко и набрал номер телефона:

– Лилечка Ивановна, душа моя! Как твои дела?

В ответ прозвучал мощный бас:

– Вашими молитвами. Что, Крячко, по рюмочке чаю?

– Что мелочиться нам, взрослым людям. Сразу по стаканчику.

– Подваливай.

Поскольку до института (теперь уже академии), который окончил Крячко, было недалеко, поэтому загадка личности Лилии разрешилась скоро. Бас, звучавший в трубке, принадлежал миниатюрной и изящной, как китайская статуэтка, женщине, похожей на младшую сестрицу Майи Плисецкой. По факту женщина являлась бессменным секретарем пана Ректора последние лет сто. Крячко, немедленно трансформировавшийся из старого злопамятного ворчуна в галантного рыцаря средних лет, преподнес женщине цветы и припал к ручке.

Царила Лилия Ивановна в приемной Ректора, которая совершенно не выглядела как положено, то есть безлико и официально. Здесь было уютно и даже как-то приветливо, стулья для посетителей, почему-то не стандартного черного, а теплого кофейного цвета, в цвет обивки ректорской двери, так и тянули присесть и поболтать. Два огромных, под потолок, беспрерывно цветущих китайских розана повышали настроение не у одного поколения учащихся. Пахло кофе и почему-то выпечкой.

У секретаря пана Ректора были карие глаза с острым взглядом, черные ломаные брови, явно без жалости и много лет формируемые по определенному шаблону, строгая, ни волоска в сторону, прическа, безупречная фигура без грамма лишнего жира. Интересно, что сама по себе она не производила впечатления доброй, душевной особы, но, по-видимому, под этой неприступного вида оболочкой скрывалось отзывчивое сердце.

Усадив гостей, она открыла специальный шкаф, быстро и со вкусом превратила рабочий стол в чайный, расположив в идеальном порядке стаканы в подстаканниках, угощения, сахарницы и все прочее, что всегда припасено у хорошей хозяйки для всегда желанных, пусть и нежданных, гостей.

– Как всегда, в своем репертуаре, – пророкотала Лилечка Ивановна, разливая чай в стаканы, – хватай тару и излагай свое дело. Станислав Васильевич просто так своей душой не назовет, – со знанием дела пояснила она Гурову ласковое к ней обращение Крячко по телефону.

Станислав, к удивлению коллеги, с огромным удовольствием отхлебнул чаю.

– Лилек, твой чай… спиртного не надо. А теперь расскажи, пожалуйста, откуда у пана Ректора сынок Данилушка.

Лилия Ивановна с кокетливым видом поморщилась:

– Бога ради, не заставляй интеллигентную женщину прямо отвечать на подобные вопросы. И потом, тебе-то что за дело? Метишь на панское наследство?

– Ну что ты, что ты, – сказал Крячко, утирая «чайный» пот со лба.

– Ладно, не хочешь говорить – не надо, дело твое. Потом сам прибежишь и будешь упрашивать, а я еще подумаю, разговаривать ли с тобой.

Лилия Ивановна извлекла из длинного полированного ящичка сигарету необычного цвета и аромата и закурила, пуская дым в табличку «Не курить!». Сразу запахло тропиками и морем.

– Если вкратце, то трудная защита, бурное отмечалово и божественно рыжая соискательница, – сказала она.

– Ишь ты.

– Но, конечно, это было давно и неправда, – немедленно открестилась от своих слов изысканная сплетница. – Даниил ибн Олегович, он как-то сам – фух! – и появился в институте, чтобы смущать студенточек.

– Фото есть? – осведомился Крячко.

– Студенточек? – сострила Лилия Ивановна, открыла своим ключом дверь в кабинет начальства, по-хозяйски вошла и вышла, уже имея при себе фото в рамке.

– У вас что же, от всех замков в учебном заведении ключи имеются? – с немалым удивлением спросил Лев Иванович.

– Конечно, – просто отозвалась секретарь, пожав плечами. – Как же иначе.

Станислав, разглядывая портрет ректорского сына, заметил:

– Мама-то и в самом деле была красавица. И в самом деле рыжая. А кто такая?

Чуть опустив веки, Лилия Ивановна выпустила струйку дыма и скривила губы:

– Помилуй, мне-то откуда знать. Шеф со мной не секретничает, все приходится устанавливать самой. Единственное, что скажу совершенно определенно: в свидетельстве о рождении Даниила Олеговича в соответствующей графе проставлен жирный прочерк.

– Так у вас и доступ ко всем документам имеется? – снова подивился Гуров.

– Разумеется, – уже несколько колко подтвердила она и затушила в пепельнице окурок. – Для чего еще нужны секретари. Для красоты?

– И для этого тоже, – вставил Крячко. – Эва как, прочерк. Какой нюанс! Ну, у пана Ректора, само собой, алиби железное? Никаких рук-ног в хозяйственных сумках и обводных каналах…

– Фи, неостроумно, – не одобрила шутку секретарь, – и нехорошо.

Станислав сделал вид, что засмущался, и сменил тему:

– Лилек, фото-то явно старое. Поновее нет?

– В личном деле есть кое-что, но и они не из последних.

Лев Иванович уточнил:

– То есть вы считаете, что он сильно изменился? Были предпосылки?

– Были, – подтвердила она, – изменился, полагаю, сильно.

– Ну а если говорить спокойно и беспристрастно, то что в целом вы, Лилия Ивановна, могли бы сказать о Данииле Олеговиче? Хотя бы образца того периода, когда вы с ним общались.

– Я пристрастна, – без малейшего раскаяния покаялась Лилия Ивановна, – поскольку знаю его с детства. Ничего плохого про него не скажу, он всегда был очень милым ребенком. Но если абстрагироваться… – Она задумалась, потом спокойно и методично принялась перечислять: – Скрытен, себе на уме. Сильно зависим от отца, хотя и сам по себе имеет немалый вес в научном мире. Поздний, болящий ребенок…

– В каком смысле? – уточнил Крячко.

Лилия Ивановна скособочилась:

– Позвоночник искривлен, прихрамывает. Последствия легкой формы детского паралича.

– То есть он ограничен в движениях? – спросил Гуров.

– Нет, – возразила Лилия. – Отец потратил массу денег на его реабилитацию. Лечебная физкультура, диета, санатории, в том числе за границей. Прихрамывал, конечно, но некритично. При обострении болезни ходил с тросточкой.

– Но мыслительные способности, надо полагать…

– С ними полный порядок, – твердо заявила секретарь. – Превосходные знания английского, немецкого, итальянского языков, плюс латыни, это не считая отличной учебы. Великолепно рисует. Вот, это его работа, подарок мне на мой день рождения.

Женщина сняла со стены рисунок в овальной металлической рамке, выполненный пером. На первый взгляд на нем была изображена Кармен с папироской в зубах. Со второго взгляда становилось очевидно, что это Лилия Ивановна образца десятилетней давности. Возможно, с оригиналом у копии было много расхождений, но личность узнавалась безошибочно, как если бы художнику удалось показать не столько внешность, сколько внутреннюю сущность.

К тому же, несмотря на отсутствие цвета, одними черно-белыми штрихами изображены были все непременные атрибуты и самой Кармен, как персонажа – страсть, гордость, ветреность, – и даже летящие косы, алые ленты и роза в