значит осознать структурную важность истории для повседневных факторов, значит признать и отвергнуть попытки исказить историю как - в конечном счете - попытки исказить реальность. Хотя культурное сознание может принимать различные формы - религиозные/либеральные ценности, антигомосексуализм - память и история являются наиболее важными среди них по своей объединяющей функции. Культурное сознание выступает в качестве национальной идеи, или смысла существования, российской нации, но это происходит после, а не до. Усилия государства по поощрению культурного самосознания лучше всего выразить не в виде идеологии, особенно если учесть, что при Путине идеология не имела большого значения в качестве мотивационного фактора действий ведущей партии (Gel'man 2021). Вместо этого речь идет о создании инфраструктуры для поддержки уже существующего мировоззрения, состоящего из трех основных элементов, рассмотренных выше: Россия как сильная великая держава, с особым путем развития и миссией.

В заключении, главе 7, размышляется об этом мессианстве и чувстве цели, собирая воедино ключевые нити книги, чтобы спросить, что будет дальше с российским политическим использованием истории, в том числе в контексте войны России на Украине. Она предсказывает продолжение опоры на исторические рамки или обращение к ним в ходе конфликта и отчаянный поиск события, которое могло бы послужить "Великой победой". Глава 7 также расширяет обсуждение российского политического использования истории на остальной мир, прослеживая точки сравнения и пересечения. Отказываясь от патологизации российской исторической озабоченности, она бросает вызов концептуализации российской политической культуры как нетипичной или полностью отличающейся от европейских или западных моделей, приводя примеры исторического фрейминга за пределами России, включая трагическую роль различных исторических фрейминговых нарративов в югославских войнах 1990-х годов.

В условиях, когда память и идентичность переплетаются как никогда, подпитываемые (отчасти реальными, а отчасти воображаемыми) культурными войнами, популизмом и недовольством, в конце книги утверждается, что интенсивный характер политического использования истории Кремлем делает Россию скорее экстремальным примером, чем исключением из глобальных популистских тенденций в сфере памяти, культурной и символической политики. Россия также будет играть роль в подпитке этих тенденций, поскольку она стремится нагнетать напряженность посредством хорошо задокументированных войн памяти со своими восточноевропейскими соседями и продвигать свои собственные нарративы и мемориальные традиции через дипломатию памяти (McGlynn 2021a). Все эти глобальные пропагандистские усилия вытекают из внутреннего использования истории, описанного в этой книге, и, в частности, из культурного сознания, которое представляет русских как наделенных привилегированным пониманием истории - своей собственной и мировой. Эта концепция сознания, которое в конечном счете привилегировано как высшая форма истины, не только оправдывает российское вмешательство за рубежом, но и является основной идеей, привлекательной для всего мира, особенно для тех, кто находится у власти и может не только использовать ее, но и определять сами границы того, что является сознанием и истиной. Поэтому тем более важно понять, что российское правительство делало в этой сфере на протяжении последнего десятилетия.

 

Глава 2. Политика Кремля в отношении памяти

 

Наша страна, где для многих гражданская война все еще не закончилась, а прошлое крайне политизировано, нуждается в тщательной культурной терапии. [Нужна культурная политика, которая, на всех уровнях - от школьных материалов до исторических документальных фильмов - формировала бы понимание единства нашего исторического процесса.

Владимир Путин (2012)

 

Эти мысли о необходимости "культурной терапии" - преподавания исторического единства - Владимир Путин высказал в 2012 году в обширном интервью, посвященном "национальному вопросу" и российской идентичности. Хотя Путин обсуждал эти идеи и раньше, это было самое подробное изложение на сегодняшний день. В этом интервью он также обозначил ставшие привычными параметры важности истории для российской идентичности, такие как распространение представления о "едином потоке" российской истории, протянувшемся через 1000 лет от князя Владимира (Volodymyr) до Владимира Путина. В последующих президентских выступлениях, начиная с "крымской речи" 2014 года в честь "возвращения" полуострова и заканчивая интервью Financial Times 2019 года, в котором он возвестил о гибели либерализма, эти идеи развивались и закреплялись, постепенно становясь все более выраженными и быстро переходя в крайности, особенно в том, что касается использования истории.

К 2020 году Владимир Путин даже зарекомендовал себя как своего рода исторический колумнист, написав для National Interest обширную статью о причинах Второй мировой войны, которая была тонко завуалированной попыткой разжечь войну памяти с соседями России, особенно с Польшей, которую он обвинил в развязывании конфликта. В статье российский президент также обвинил Запад в том, что тот позволил Советам "истечь кровью", и в целом использовал ту войну для обоснования статуса России как великой державы (Путин 2020). Не выдержав критики по поводу исторической точности , в 2021 году Путин опубликовал еще одну историческую статью о тесных связях украинского и российского народов, продвигая историографию, которая подрывает украинскую государственность и сильно противоречит мнению многих украинцев, которые вряд ли согласятся с тем, что отдельного украинского народа не существует, что их государство искусственное или что его существование обусловлено исключительно российской благосклонностью (Putin 2021a). В ретроспективе это эссе стало наглядным свидетельством полной изоляции Путина от реальности украинской национальной идентичности в 2020-х годах - изоляции, за которую дорого заплатили российские солдаты, когда украинцы приняли их как захватчиков, а не как освободителей.

Другие ведущие российские политики присоединились к своему президенту, назначив себя хранителями истории. В пропаганде использования истории также активно участвуют Владимир Мединский (помощник президента, бывший министр культуры), Вячеслав Володин (председатель Госдумы), Сергей Лавров (министр иностранных дел), Сергей Нарышкин (глава СВР, Службы внешней разведки России), Сергей Шойгу (министр обороны), Ольга Васильева и Сергей Кравстов (бывший и нынешний министры образования). Отчаянно пытаясь не быть забытым, в ряды этих самозваных историков попытался влиться и бывший президент Дмитрий Медведев. Его попытки присоединиться к растущему кругу самодельных исторических экспертов показывают, что изучение одного лишь Путина имеет ограниченную, хотя и популярную ценность. Вместо этого необходимо смотреть не только на Путина, но и на более широкий политический и медийный ландшафт, одержимый историей, о чем подробно рассказывается в этой книге.

Чтобы понять, что российское правительство хочет сказать об истории - или о чем-либо еще, - лучше всего начать с чтения того, что оно говорит. Как мы уже видели на примере конституционных поправок 2020, история занимает важное место в российском законодательстве, и то же самое можно сказать о его основных доктринах. Пожалуй, наиболее ярко это проявляется в культурной политике, в частности в Основах культурной политики Российской Федерации, а также в Концепции внешней политики, Доктрине информационной безопасности, Военной доктрине и всех трех Стратегиях национальной безопасности , выпущенных с 2012 года. Например, Концепция внешней политики 2016 года обязывает Россию "решительно противодействовать любым попыткам фальсификации истории или ее