в сторону беседки, из которой открывался панорамный вид на реку и противоположный берег. На ее счастье, теперь, когда стемнело, беседка наконец-то опустела от занимавших ее раньше гуляющих, и ей представилась возможность полюбоваться прекрасным видом в одиночестве. Ева облокотилась на перила и подставила свое лицо теплому вечернему ветерку, который подхватил и нежно растрепал ее распущенные, слегка завившиеся после дневного купания волосы.

– Тебе не холодно? – раздался позади голос, от которого по телу Евы мгновенно рассыпались мурашки.

Она закрыла глаза от удовольствия. Сейчас он подойдет ближе, и она уже примерно представляет, что будет дальше. Скорее всего, обнимет, прижмет к себе. Не просто в танце, а по-настоящему. Наконец-то. Только она сомневалась, что он сможет быть настолько близко, насколько она того желает. Ей хотелось стать воздухом, в котором растворяется его голос, она представила, что их тела превращаются в некую невесомую субстанцию и сливаются воедино.

Как же сильно ее желание раствориться в этом человеке! Сделай скорее что-нибудь, Адам!

– Нет, в танце разогрелась, – улыбнулась Ева обернувшись.

Он подошел ближе, провел тыльной стороной ладони по ее плечу.

– А почему тогда ты вся в мурашках?

Если бы Ева ответила, что холод тут ни при чем, пожалуй, это прозвучало бы слишком вызывающе, поэтому она просто прикусила губу, не отрывая игривого взгляда от Адама. Он расценил ее молчание по-своему и, подойдя вплотную со спины, обвил своими крепкими руками ее хрупкие плечи. Ева с трудом устояла на ногах, на нее как будто навалилась гора, но тяжесть эта была такой приятной, что она не стала противиться, а только немного поежилась, чтобы колючий от легкой небритости подбородок Адама поудобнее устроился на ее плече.

– Тут очень красиво, – вымолвила она наконец.

Теперь низкий грудной голос раздался прямо у нее над ухом:

– Тут же темно, ничего не видно. – И тут же последовал добродушный смешок. – Я покажу тебе такие красоты, о существовании которых ты и не подозревала. Ты бывала на Северном Кавказе?

– Нет, а что там?

– Моя родина.

Ева почувствовала щекой, что Адам улыбается, но от удивления немного отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза. Он громко рассмеялся:

– Ты пытаешься разглядеть во мне уроженца Кавказа?

– Возможно, – подыграла Ева и в недоумении улыбнулась.

Естественно, ничего нового она не увидела. Русые, слегка вьющиеся волосы, зеленые, точь-в-точь как у нее самой, глаза, широкие скулы, волевой подбородок… И мужественность, которая так присуща кавказской нации. А еще низкий, немного рычащий тембр голоса.

– Не мучайся, малыш, я русский, – продолжал веселиться Адам, снова притягивая Еву к себе.

– Это не имеет значения, я не националист, – попыталась сгладить свое удивление Ева.

Коснувшись губами ее виска, он продолжил уже более серьезно:

– Когда мне было два года, моего отца отправили по службе в Чечню. Моя семья поселилась в военном гарнизоне в Грозном. И так получилось, что я задержался там на следующие двадцать пять лет.

Ева снова попыталась отстраниться, демонстрируя удивление. Адам продолжал:

– После распада СССР Москва вывела из Чечни все свои военные гарнизоны, хотя имела полное право этого не делать, и в этом случае Чечня никогда не стала бы очагом военной опасности для остальных регионов России. Но моих родителей не стало немного раньше.

Адам высвободил Еву из своих крепких объятий. Она вдохнула полной грудью, забралась на бортик беседки и прислонилась к столбу – к одному из тех, на которых держится конструкция. Взгляд ее был устремлен в темноту. Она приготовилась слушать дальше.

Адам тоже прислонился спиной к парапету. Когда музыка стихла, он продолжил:

– В конце восьмидесятых – начале девяностых годов, когда СССР стремительно двигался к распаду, у власти не было времени и ресурсов следить за соблюдением порядка на окраинах. Это, конечно, никак не оправдывает ее и не снимает ответственности за то, что происходило тогда на чеченской земле. Ситуацией незамедлительно воспользовались криминальные формирования, которые впоследствии послужили истоками современному терроризму. На том этапе не выдвигалось никаких политических требований, поэтому изначально происходившее можно было отнести к обыкновенному бандитизму… Хотя нет – скорее, к жестокому и изощренному бандитизму.

Несложно догадаться, что военные гарнизоны, которые еще не были расформированы, попали под удар первыми. Предвкушая распад СССР, агрессивно настроенные сепаратисты поставили своей задачей по максимуму освободить гарнизоны от советских военных и завладеть оставленным оружием, техникой, снаряжением и боеприпасами, которые в дальнейшем послужили предпосылками для формирования чеченских вооруженных соединений.

Мои родители находились на службе, когда одно из административных зданий подожгли, предварительно заколотив все окна и двери. Тогда никто не выжил. Мне было всего семь лет. Я даже толком не понял, что произошло.

За мной тогда присматривала молодая чеченка Зара – старшая дочь в многодетной семье. У нее было трое младших братьев. Она частенько приводила меня в свой дом, чтобы я поиграл с мальчишками. Я был вхож в их семью лет с четырех, а с того дня, когда погорел гарнизон моих родителей, больше не покидал их дом. Родители Зары усыновили меня. Стыдно признаться, но я даже не осознал в полной мере, какая утрата меня постигла. И в этом – большая заслуга моей новой семьи. Так получилось, что теперь это моя единственная семья, другой нет и не будет. Они окружили меня настоящей заботой и любовью. Детвора не давала мне ни малейшей возможности захандрить. И у меня теперь трое братьев и сестра. Все они чеченцы, и за каждого из них я, не раздумывая, отдам жизнь.

– Так Руслан один из них?

– Да, ты, наверное, заметила, что мы не очень похожи.

– Пожалуй, – согласилась Ева, но при этом задумалась: действительно не похожи, но она ни на секунду не усомнилась, что они братья.

Адам продолжил:

– Конечно, фрагменты из детства всплывают в памяти, не давая до конца забыть, кто я и откуда – нежные прикосновения маминых рук, мягкие губы, которыми она зацеловывала меня – что, кстати, совсем не принято в моей кавказской семье, – мелодичный голос, колыбельные на ночь, строгие и справедливые наставления отца. Но их лица стерлись из памяти, и нет ничего более мучительного, чем бесконечные попытки вспомнить их. Только во сне я отчетливо вижу их, но стоит мне открыть глаза, как образы безвозвратно рассеиваются. Это не давало мне покоя до тех пор, пока я не приехал в Москву несколько лет назад. Здесь я нашел дальних родственников, у которых остались фотографии моих родителей.

Теперь Ева внимательно разглядывала профиль Адама, повествовавшего о самом сокровенном. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой. Она подалась вперед и накрыла ладонью его