ночи у костерка или одному, или в компании верных друзей и хороших товарищей. Одну из таких ночей я хочу вам описать и поделиться своими впечатлениями.

Это было в 1909 году, в конце декабря перед праздниками. Из Москвы ко мне приехал на охоту некто П., большой мой приятель, весельчак и балагур, типичный представитель столичной богемы, оперный певец. На охоте до того он бывал редко, и то на облавах, но страстно любил природу, понимал ее, и умел ее ценить, как художник. Жил я тогда на станции Ханьдаохэцзы. На все рождественские праздники я предполагал уйти в тайгу, т. е. недели на две. П. уговорил меня взять его с собой я согласился и вот, в двадцатых числах декабря, взяв с собой провизии, с винтовками за плечами, мы отправились ранним морозным утром из Ханьдаохэцзы к северо-востоку, направляясь поперек хребтов, в верховья реки Тутахезы, где в те времена было очень много всякого зверя, в особенности кабанов и тигров.

До фанзы старика-зверолова, под названием Чапи-гоу (Дяо-пи-гоу) было около 35 верст, и мы предполагали быть там к ночи этого же дня; но удачная охота на кабанов верстах в 10-ти от фанзы заставила нас искать пристанища в тайге, на берегу реки вблизи того места, где лежали убитые нами кабаны, прикрытые кедровыми ветвями и засыпанные снегом.

Мы расположились.

Весело потрескивал наш костерок под старым, могучим кедром; его темные ветви качались над нами, колеблемые разгоравшимся пламенем. Незаметно и неслышно спустилась ночь на горы и леса. Сквозь черную сетку ветвей таежных великанов блеснули звезды. Мороз крепчал. Изредка потрескивали стволы деревьев и лед на Тутахезе.

Вскоре закипел наш котелок и, напившись горячего чая, мы принялись устраивать себе постели из широких лап елей. Тайга безмолвствовала, только издалека доносился шум деревьев как рокот морского прибоя. В глубине темной пади кричал филин и его громкое «угу» раздавалось в ночной тишине.

Пригретые огоньком костра, мы, незаметно для себя, забылись и крепкий сон сковал наши уставшие члены. Чудная таежная ночь плыла над уснувшею землей и навевала прекрасные сны и грезы. Однако, холод все же давал себя чувствовать, мы просыпались и, поочередно, подкладывали в костер собранные накануне дрова.

Занявшись как-то этим делом, я услышал невдалеке голос какого-то зверя: он доносился сверху со стороны ближайшего горного хребта, покрытого лесом. Сначала я принял его за голос красного волка, но вскоре к нему присоединился другой, более громкий и могучий. Тогда для меня стало ясно, что это тигры.

Разбуженный мною. П. сел у костра, поеживаясь от холода, и задал мне вопрос: «Кто это кричит?»

«Разве не знаешь! Это – тигры! Сегодня – звериная ночь!» – ответил я, как ни в чем не бывало, увеличивая огонь в костре и набрав снегу в котелок, для приготовления чая.

Не выдавая своего волнения, я наблюдал за своим приятелем и следил за выражением его лица. Оно было спокойно и невозмутимо, очевидно, он мне не верил и принял мои слова за шутку. Но, когда я разложил второй костер, голоса зверей настолько приблизились, что П. перестал сомневаться и видно было по его движениям и тону голоса, что на душе у него не все спокойно. Но, видя мое относительно спокойствие, он старался взять себя в руки и даже начал шутить, напевая вполголоса какую-то песенку.

Я был спокоен, зная, что звери боятся огня, который их удержит от нападения. Но близость битых кабанов немного смущала меня, в особенности, когда голоса зверей начали раздаваться со всех сторон. Судя по тембру и силе этих голосов, зверей было не менее четырех. Они приближались и надо было немедленно принять меры, чтобы обезопасить себя огнем, единственным, имевшимся у нас в руках средством против нападения хищников.

Голоса раздавались уже в непосредственной близости от нас. Положение становилось критическим.

Мы сидели внутри треугольника из костров и прислушивались к этой чудной музыке первобытного леса. П. сидел рядом со мной и, желая показать свою выдержку и хладнокровие, напевал различные арии из веселых оперетт и даже опер.

Под конец он так увлекся и распелся, что встал во весь рост и спел своим чудным бархатным баритоном несколько песен и оперных арий. В особенности, с большим темпераментом и подъемом исполнены были песни: «Ноченька», «Стенька Разин» и варнацкая «Тайга». По содержанию своему они, как нельзя более, гармонировали с окружающей обстановкой, и сильный, могучий голос молодого певца вторил голосам зверей, сливаясь в один величественный гимн прекрасной природы.

Певец совершенно забыл о действительной опасности, и увлекаясь звуками, казалось-бросал дерзкий вызов грозным силам дремучего леса. Многократное эхо отражало эти звуки в далеких горах и ущельях.

Я сидел неподвижно, с винтовкой наготове, словно очарованный, весь отдаваясь этим чудным звукам, впервые раздававшимся под сводами девственных первобытных лесов Маньчжурии.

Около часа продолжалось это вокальное состязание человека со зверем.

Наконец, голоса зверей начали мало-помалу ослабевать, звучали реже и совсем стихли. Только до самого утра на том месте, где лежали наши кабаны, раздавались взвизгивания, мяуканье и какая-то возня.

Опасения наши, что тигры попортят нашу добычу оправдались, так как на следующее утро, едва только лучи восходящего солнца осветили горные пики, мы были уже на том месте и обнаружили исчезновение двух кабанов, съеденных хищниками, – остались только головы и концы ног с копытами. По другую сторону Тутахезы, не далеко от берега, нашли мы совершенно свежие следы четырех тигров. Во многих местах снег был вытоптан ими до земли. Кровь виднелась повсюду; на одной лежке даже стояла небольшая ее лужица, натекшая, по-видимому, из раны на боку зверя. Очевидно, здесь был жестокий бой между самцами. Выходные следы зверей шли на запад, вверх по Тутахезе, куда мы за ними и направились, тем более, что в этом же направлении, на берегу реки, находилась знакомая мне зверовая фанза.

Найдя тропу зверолова, мы двинулись по ней. П. шел за мной безмолвно, о чем-то мечтая; на мой вопрос, – о чем, он ответил, что до сих пор не может очнуться от пережитых впечатлений, т. к. в ушах его все еще раздаются голоса «Звериной ночи» и мозг его работает в этом направлении, над созданием проекта грандиозной по замыслу пьесы. Дальнейшее не входит в план этого очерка; только считаю не лишним заметить, что молодой певец и музыкант П., подававший большие надежды, был убит в первых же боях с австрийцами в Галиции, и унес с собой в могилу свою идею создания великого музыкального произведения, изображающего «Звериную ночь» в дремучей тайге Маньчжурии.