торопилась подписывать.

— Кому престол оставлю, Лёшенька? — спросила она. — Дураку Петрушке? Так он Пруссию выпустит, по старой любви к Фридриху. Немчуру свою ко двору наберёт, будет как при Бироне, чтоб его. Павлушка ребёнок ещё несмышлёный. Катька-интриганка под себя загрести всё хочет. Кому Россию оставить, Алёшенька? Плохо будет после меня.

Разумовский что-то бормотал, а Елизавета только вздыхала.

— Матушка моя, царствие ей небесное, сразу мне хотела престол оставить. Да поддалась на уговоры Меншикова и других верховников. Помнишь, что из этого вышло? Сколько я от Анны с Бироном наплакалась!

Помолчала немного, цыкнула на Разумовского и говорит:

— Что я, дура нерешительная или императрица Российская? Ну-ка, Лёшка, вызови этих лентяев из моей Конференции министров.

Все уговоры Разумовского не спешить разбились об окрик Елизаветы:

— Сама лучше знаю! Делай, что сказала!

Через пару часов в приёмной появились князь Трубецкой, граф Воронцов и братья Шуваловы. Императрица приняла их, не вставая с постели, и велела привезти её завещание о престолонаследии.

— В Сенате оно, матушка, — попытался возразить Воронцов. — Хранится как и полагается. Сама так приказывала…

— Ну так привези! Немедленно!

Стоило Воронцову удалиться из спальни императрицы, как младший Шувалов стал мягко намекать, что сейчас не время менять наследника престола. Елизавета отреагировала резко и безапелляционно:

— Моя власть, кому пожелаю, тому и отдаю. А твоё дело, Петька, выполнять мои приказы. Или забыл, кто тебя поднял, а?

После этого она всех отослала, пока не привезли завещание. Судя по звукам, императрица задремала, я оставил слуховое окошко и заглянул в приёмную у её покоев.

Когда я туда попал, Константин Платонович, там были Шуваловы, Трубецкой и резвый молодой Волков, секретарь той самой Конференции министров. Начало разговора я пропустил, услышав только самый конец. Шувалов сказал Трубецкому, чтобы тот действовал, или всем не поздоровится. А Волкова они отправили будить Петра Фёдоровича и сообщить тому об угрозе.

Минут через двадцать Волков вернулся, приведя с собой лекаря-немца, и шепнул Шувалову, что наследник скоро будет, мол, вы же знаете, как он обычно собирается. А старший Шувалов, который начальник Тайной канцелярии, отвёл в сторону лекаря и принялся с ним перешёптываться. Я понял с пятого на десятое, но вроде он просил его дать императрице успокаивающее, чтобы та заснула. У меня возникло подозрение, что они хотели потянуть время, а затем то ли переубедить Елизавету, то ли ждали, что она сама остынет и передумает.

Из покоев императрицы донёсся шум. Я быстро вернулся к слуховому окошку и услышал в спальне голоса Разумовского, Шуваловых и лекаря-немца. Насколько я понял, Елизавета пыталась встать, но ей сделалось дурно, и она упала. Её уложили обратно на постель, но императрица стонала и требовала позвать своего врача Крузе.

— Нет его, матушка, во дворце. Уехал куда-то, не нашли, — слышал я голос Шувалова. — Вот, лекарь Петра Фёдоровича, он врачует не хуже. Прими лекарство, матушка, тебе легче станет.

Минут десять они уговаривали её выпить какой-то настой. В конце концов Елизавета сдалась и приняла лекарство. На некоторое время ей полегчало, она принялась спрашивать Шувалова о каких-то делах, попросила Разумовского принести чаю.

А затем внезапно ей стало совсем худо. У неё пошла горлом кровь, Разумовский требовал лекаря сделать хоть что-то, Шувалов звал кого-то. В покои вбежал Пётр Фёдорович, крича: «Тётушка! Тётушка!» — и требуя немедленно привести других лекарей. Поднялся такой шум, что стало невозможным что-то разобрать.

* * *

Киж прервал рассказ, достал фляжку и сделал несколько глотков.

— Вы же знаете, Константин Платонович, я чую чужую смерть, — он облизал бледные губы. — У Елизаветы началась агония, я ощутил её даже сквозь стену. Через три минуты она умерла у себя в спальне на руках у Разумовского.

Я протянул руку, забрал у мертвеца флягу и тоже приложился к горлышку.

— Едва лекарь констатировал смерть, как Шуваловы стали присягать новому императору.

Подавшись вперёд, Киж заглянул мне в глаза.

— Вам нужно уезжать из Петербурга. Сейчас же. Немедленно.

Скрипнули половицы, и мы с Кижом разом обернулись. В дверях стояла Таня, босая, в ночной рубашке, прижав руки к груди.

— Мама? Она умерла, да?

Я кивнул. Отрицать не имело смысла, она и так слышала слова Кижа.

— Мне сон был сегодня. Я почувствовала, что она…

Из носа девушки потекла кровь. Она провела рукой по верхней губе, посмотрела на пальцы, измазанные красным, пошатнулась и осела на пол, будто подрубленное дерево.

* * *

Кровотечение быстро прекратилось, но чтобы привести девушку в чувство, мне потребовалось время. А под руку бубнил и бубнил Киж:

— Константин Платонович, нужно уезжать немедленно. Формально вы в ссылке, а у нового императора на вас зуб. Помните, как он боготворил Фридриха? В прошлый раз чуть до драки не дошло. А сейчас он просто прикажет кинуть вас в Шлиссельбургскую крепость…

— Дмитрий Иванович, — не выдержав, я огрызнулся, — коли надо ехать, изволь собрать наши вещи. Отнеси в дормез и подгони его ко входу. Как только Тане станет легче, сразу и поедем.

Киж щёлкнул каблуками и умчался выполнять поручение, даже слова против не сказал.

Щёки Тани порозовели, и она медленно приходила в себя.

— Костя, — она посмотрела на меня, — только один раз её увидела, и всё…

Я обнял девушку и дал выплакаться у себя на плече. Вернувшийся Киж не стал ничего говорить и снова исчез.

— Голова кружится, — Таня вытерла слёзы, — и всё как в тумане.

— Нам нужно уезжать, — я помог ей встать, — идём, помогу тебе одеться.

— Я сама, — она помотала головой, — вот, видите, не шатаюсь и падать больше не буду.

И всё же я проводил Таню в её спальню. Но дальше от моей помощи она категорически отказалась. Так что я вернулся в гостиную и, пока ждал девушку, достал футляр с Нервным принцем. Собрал middle wand и подвесил его на пояс рядом со шпагой, а с другой стороны — кобуру с «громобоем». Дорога может оказаться опасной, так что лишнее оружие совсем не помешает.

* * *

На выходе из дома нас ждал дормез. А рядом стояли Киж и Разумовский. Бывший фаворит был пьян, так что даже глаза его остекленели. Было видно, что он на пределе расстроенных чувств и только долг держит его на ногах.

— Лизавета просила позаботиться о вас, — чуть пошатнувшись, он поклонился Тане. —