что ему плевать на размолвку. Лучший пронский кметь Вячко с парой гридей повез княжну и ее челядинку за частокол Исадской пристани.

[1] Гости — здесь в значении купцов.

Глава VI. Сватовство

Ночь еще не вошла в права, она лишь дышала в спину уходящему за горизонт малиновому солнцу. Но Услада не видела заката, он был там, за спиной, за крышами посада, здесь же с лавки у тяжелых бревен гостиной избы хорошо просматривалась лишь пристань с мерно покачивающимися на речных волнах корабликами. Сегодня к берегу Исад их принесла могучая Ока, а завтра понесет в далекие, неведомые теремной девке края. И в другое время Услада отдалась бы быстрокрылым мечтам, представляя диковинные страны, чудные леса и горы. Говорят, есть такие заоблачные вершины, что упираются макушками в синее небо и по ним босыми ногами ходят сами ангелы. Правда бабка Крутиха сказывала — то враки, а вот Услада верила. Чуден Божий мир, отчего ж и горам, выше башни вавилонской не быть, чего ж невозможного.

Вот только сегодня не думалось ни про горы, ни про бурные моря, к которым по осени улетают птицы, на ум приходили только горькие мысли. За стеной на пуховом ложе безутешно рыдала княжна, виня себя за размолвку братьев и глупое своеволие. И как не старалась Услада убедить хозяйку, что она здесь ни при чем, что Глеб с Изяславом поцапались бы и без нее, уж повод бы нашелся, Марфа не желала успокаиваться. Решив дать хозяйке выплакаться вволю, Услада тихо прикрыла дверь и вышла посидеть на лавке незнакомого двора.

— Хорошо здесь, да? — рядом присел Вячко, от него пахнуло дымом и конским потом.

— Хорошо, — робко отозвалась Услада, краснея и вскакивая в знак почтения.

— А чего ж кислая такая? — подмигнул парень, улыбаясь, и россыпь веснушек разбежалась по его загорелому лицу.

Широкая рука усадила девицу обратно на лавку.

— Светлую княжну больно жалко, — шепнула Услада, — прямо сердце щемит.

— Пустое, — отмахнулся Вячко.

— Конечно, вам-то все пустое, — обиженно чуть отодвинулась Услада, забываясь, что пред ней не ровня, — а девке замуж выходить. Хоть одним глазком хочется же на суженого взглянуть. Нешто то плохо? — она смело заглянула в серые очи кметя.

— Пустое — рыдать, — кашлянул в кулак Вячко, — Прошку караулить завтра на пристани оставлю, как муромская дружина подплывать станет, он знак подаст. Сядете с княжной вот здесь, так все и увидите — и женихов муромских, и даже гривны их серебряные.

— Ну, жених-то там один, — поправила Услада.

— А чего ж тебе хозяйка не обещалась какого добра молодца приглядеть? Уж пора бы, — смешно дернул утиным носом Вячко.

— Про то мы не говорили, — сухо отозвалась Услада.

Ну, чего он пристал, али потешиться больше не над кем?

— А сама-то замуж хочешь? — настырно продолжил мучить вопросами кметь.

— Не думала я об том, — отвернулась Услада, с печалью посмотрев на темную воду Оки.

Вячко неожиданно замолчал, постукивая крупными пальцами по коленям. Так они и сидели, молча. «Поговорили, чего ж не уходит?» — спрашивала у себя Услада, в тайне все ж надеясь, что большой кметь еще посидит с ней рядком.

— А тебе б-бусы из огонь-камня н-нравятся, ну, как у княжны? — чуть заикаясь, спросил Вячко.

— На мед с разнотравья похожи, лизнуть хочется, — хохотнула Услада и, осознав, что взболтнула нечто неприличное, тут же с серьезным лицом добавила: — Княжне ладно в них, под карие очи хороши, и невеста у нас всем хороша.

— Так и ты кареглаза, и тебе в таких хаживать следует, — совсем тихо проговорил Вячко, оглядываясь.

— Смешное, Вячеслав Гореславич, говоришь, — отодвинулась Услада, сердечко прыгнуло.

Вячко порылся в притороченном к опояске кошеле и достал нитку янтарных бус.

— Тебе… на торгу в Пронске купил, да все как-то одарить не получалось, — протянул он бусы.

Усладе хотелось тут же схватить подарок и прижать к груди, но она сдержалась.

— Не могу я взять, то слишком дорогой для челядинки подарок.

— Не люб я тебе, да? — холодно произнес Вячко, хмурясь.

Повисла тишина, и только где-то на лугу за Окой выводили скрипящие трели кузнечики.

— Люб, — тихо отозвалась Услада, — но в полюбовницы к тебе не пойду.

Она с печалью посмотрела на переливающиеся в сгущающемся сумраке медовые камешки.

— А ежели я тебя в жены зову, — выдохнул Вячко.

— Нешто можно тебе, что родня твоя нарочитая скажет?

— Батюшка с матушкой преставились, князю я словечко замолвил, он преград чинить не станет, а до остальных мне и дела нет, — Вячко бережно завязал узелок на белой девичьей шее, и медовые бусы легкой гроздью легли на грудь.

Услада потрогала камешки, они были теплыми, как само лето.

— Благодарствую, — подарила ухажеру улыбку.

— Как вернемся, сразу повенчаемся, — Вячко робко коснулся тоненьких пальчиков.

— Отчего же я, ведь столько девок вкруг ходит, да при родителях и приданом? — Усладе все не верилось. Как же быстро горький день сменился таким сладким вечером.

— А мне других не надобно, — Вячко наклонился и дерзко чмокнул Усладу в щеку. — Знаю, дурной с лица…

— Да самый любенький, — не дала договорить Услада, отдарилась поцелуем в небритую щеку и шмыгнула в избу.

Сердце мерно отстукивало: «Люба, люба, люба… Женой будешь». Щеки горели, Услада прикрыла их ладонями. Сговоренная. Быть того не могло, но ведь правда, вот они, медовые бусы, тронешь, и так тихонечко постукивают, словно ветерок в кроне шуршит. Осталось спроситься дозволения у княжны.

И тут налетела тревога, омрачившая безбрежное счастье. А ежели Марфа не отпустит? В ее воле Вячко отказать. Он ведь кметь Изяслава, в Пронске останется, а Марфу с ее челядью ждет дорога в Муром. Услада прислонилась к стене, тяжело задышала. И с княжной расставаться не хотелось, столько лет вместе, и мимо бабьего счастья пройти — век страдать. Как быть?

— Усладушка, ты чего, хворая? — из горницы вышла сама княжна.

В свете трепещущих огоньков лучин лицо Марфы выглядело уставшим и бледным, под очами чернели круги. Скорее