Шрифт:
Закладка:
— Да хороша, хороша, кто ж спорит, — вслух охотно отозвался Изяслав, — только попадет нам с тобой от Глеба, ой, попадет. А мне первому достанется. Виданное ли дело, девку на княжий сход везти. И что братья двоюродные скажут?
— Я тихо буду себя вести, в уголочек забьюсь и хмельного пить не стану, — просительно сложила Марфа ладошки.
Изяслав неодобрительно покачал головой.
— Какой уголочек? Никто тебя на пир не пустит, и не надейся, так, на расписные лодьи поглядеть да как в охапку вои бороться станут, да и то, срамно, Марфуша, дурная затея. Может, пока не поздно, назад повернешь? Вон, Вячко тебя проводит.
— Да как это домой, коли мы уж почти доехали! — вскрикнула Марфа, от чего ее лошадка тревожно дернула ушами и недовольно фыркнула. — Ну, миленький, ну, Изяславушка, я ж только на жениха одним глазочком взгляну и сразу назад, — ласково погладила княжна растревоженную кобылу.
— Чего на него глядеть, чай, не гривна серебряная, — отмахнулся Изяслав, хмуря вороные брови.
— А вдруг он там какой кривой или ликом дурен, — Марфа снова умоляюще заглянула брату в очи, — а вы уж сговоритесь.
— Да не все ли равно, не девка же, то для мужа доброго и не надобно.
— Стало быть, урод? — забеспокоилась Марфа, заерзав в седле.
— Чего ж урод, ладный малый. Слово даю, али ты моему слову не веришь? — черная бровь чуть приподнялась.
— Верю, — вздохнула Марфа, — только тебе и Вячко рябой — ладный малый, нешто тебе верить можно.
— Муромские князья все ладные… и я поперек братьев не пойду, ежели чего, и не надейся. Ударят по рукам, так пойдешь как миленькая.
Марфа прикусила от обиды губу.
— Домой-то поворачивать будешь? — напомнил Изяслав.
— Нет, — вздернула сестрица носик.
— Баловня, — пожурил Изяслав, но не злобно, ругать, так скорее себя надобно за слабость, нежели сестрицу. — И еще, отчего ты мужатых баб в годах из нарочитой чади с собой не взяла? Непокрытая Усладка — нешто приличная для княжьей дочери челядь, — князь обернулся назад, где в тряском возке, вцепившись в борта, ехала сенная девка.
— Хоть басни дрогой послушать, а не проповеди благонравные, мне и тебя хватает, — отмахнулась княжна, — да и чего ж тут неприличного, коли я при братьях? И Костюшка же приедет?
— Приедет, куда ж без этого проныры, — недовольно буркнул Изяслав. — А ты, чем басни слушать, лучше б Псалтырь разогнула, не помешало бы, неслуха.
Пререкания брата с сестрой Усладе было слушать не впервой. Двадцати восьмилетний Изяслав старательно исполнял роль строгого батюшки для осиротевшей сестрицы, но все ж твердости ему не хватало. Марфа всегда добивалась своего, ни криком, ни капризами, а мягкими уговорами и видимой кротостью: и глазки опустит, и всплакнет, когда надо. Изяслав терялся и давал слабину. Уж не таким бывал старший брат, князь Олег, того слезами да нежными словами пробрать было невозможно — сказал как отрезал, сестру тоже баловал, но в меру, воли над собой не давал. Но Пронского князя Олега оплакали и схоронили, а Изяслав наконец-то сел на стол своего отца, въехал с женой и малыми детишками в древний детинец и единственную сестру сразу под крыло взял, показывая — я не хуже покойного братца. А был бы жив Олег, разве ехали бы сейчас на съезд княжеский, где из баб-то и девок никого, а кругом одни мужи бородатые. Сидела бы княжна смиренно дома да ждала, когда сваты сами явятся.
Марфе-то что, при братьях, кто ее обидит, а Усладе было боязно и ехать совсем не хотелось, а куда деваться, она девка подневольная. «Буду подле Вячко крутиться, он отрок смиренный, постник, может, защитит», — вздохнула про себя Услада, покосившись на неказистого, но крепкого телом княжьего гридя. Аршинные плечи Вячко чуть успокоили, а все ж было кисло. Услада перевела взгляд на беззаботно щебечущую княжну.
Эх, никогда Усладе не носить такого ладного очелья, не примерять на шею горюч-камня, не сиять россыпью колечек, а ведь она тоже не дурна собой, вон и коса толще, и щеки круглее. Уж как бы ладно и на ее шее смотрелись медовые бусы. «Прости, Господи, — невольно одернула себя забывшаяся девка, — мне ли жаловаться, живу как у Христа за пазухой. Каждому свое место положено, чего дано, тем и радуйся». Услада украдкой перекрестилась.
С княжной судьба свела ее давно. Девятилетняя сиротка-челядинка рыдала, сидя прямо на полу, поджав под себя ноги и спрятав мокрое лицо в коленки. Бабка Крутиха оттаскала нерадивую помощницу за косу, что та по вечной рассеянности опрокинула кадку с квашней. Услада чувствовала, что виновата, а все ж обида душила, жалко себя было, ну, прямо воздуха в груди не хватало. Маленькая Марфа брела по темному коридору и тоже утирала щеки. Чего уж у нее случилось, не ведомо, но только княжна уселась рядом, и так-то они всласть обе выплакались, что Марфа забрала Усладу в свои покои. А работа при княжне была несложной: воды принеси умыться, гребнем косу расчеши, да песню какую спой. А песен Услада знала немало, раз услышит какую, так та сама к языку и прилипнет. И княжна с детства петь была мастерица, сядут, бывало, на лавку, да обе как запоют, что соловушки на ветках. А еще Услада басни[2] сказывать слыла мастерицей: примостится у печки, княжичей малых рядом пристроит, Марфа подушечку под спину подложит и тоже слушает, да тайком из-за угла дети челядинок ушки навострят, а уж Услада старается сказы выводит — и про витязей хоробрых, чудищ диковинных побивающих, и про водяного коварного, что рыбаков в омуте поджидает, да про кикимор болотных и русалок неприкаянных. А коли отец Киприан станет гневаться, так Услада и про Илью Пророка может поведать, что по небушку в колеснице гремит, и про святого Георгия, змия побеждающего, да про чудеса в Кане Галилейской, и как трубы стену Иерихонскую разрушили. Всему этому она на проповедях внимала да запоминала, добавляя немного своих подробностей, ну чтоб неразумной детворе понятней было. И все нахваливали, а княжна, так сильнее всех.
Так что Марфе Услада была многим обязана и
