Тем более у себя.

– Как всегда на низшую оценку, – недовольно скривила лицо Олин. – Уж ты-то знаешь, как плохо я учусь.

– Я же тебе помогал с уроками, почему же ты так нехорошо написала? – по-доброму спросил Джозеф, словно пытался очаровать своей невинностью сестру.

– Да не понимаю я эту тупую математику! – возмутилась она, всплеснув руками. – А Хэмф даже не собирался мне помогать!

Сам же Хэмфри ничего на это не ответил: с удивительной собранностью он поедал рис и тщательно жевал курицу, словно решал таким образом сложнейшие задачи. Еда была вкусная, и я вновь затосковала по тому, как раньше готовила мама, пока отец не ушёл из нашей семьи и она не начала чаще выпивать, чем готовить. А я… у меня, к сожалению, почти никакого навыка в приготовлении пищи не было. Да и ничто не могло сравниться с тем, как готовил Джозеф – только он так умел. Потому что всегда готовил с любовью, в каком бы состоянии ни был.

– Я тебе помогу во всём разобраться, – как всегда спокойно сказал парень и улыбнулся. – Понимаю, тебе не подходят точные науки, поэтому я как всегда буду с ними тебе помогать, хорошо?

– Лучше от этого всё равно не станет, – вместо благодарности зло фыркнула Олин.

– Ну-ну, не стоит так расстраиваться, – Джозеф потянулся рукой к её голове, чтобы потрепать по волосам, но девочка ещё сильнее вспыхнула:

– Да не расстраиваюсь я! Меня просто бесит, что ты вечно мне помогаешь, тогда как Хэмфри ты ни разу не помогал с уроками! Знаю-знаю, он у нас умный и поэтому сам со всем справиться, но я на два года старше его, а ты всё равно нянчишься со мной, как с маленькой! Я сама могу справиться. Вон, лучше к Хэмфри приставай. Да, Хэмф? Да? Да-да? Хватит меня игнорировать, Хэмф!

Она вдруг пристала к младшему брату, схватив его за руку и начав его трясти, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание, но тот упорно делал вид, будто её не существовало. Пустое место. «Очередная пустышка этого мира, как не гниющая бутылка из-под кока-колы – такие люди тоже не гнили, но и не цвели. Просто существовали, как воздух – пусто, бессмысленно и совершенно бесполезно», – меня передёрнуло от моих же недавно сказанных слов: неужели настолько это было правдой? Как бы плохо я порой ни относилась к Олин, мне всё же в тайной глубине души хотелось верить в то, что она чем-то отличалась от других, чем-то… светлым, добрым.

Но так ли это?

– Олин, пожалуйста, перестань, – вежливо и терпеливо попросил Джозеф, кладя руку на плечо сестры. – Видишь, Хэмф не в настроении сейчас разговаривать, поэтому не надо к нему приставать, пожалуйста.

– Да он всегда не в настроении со мной разговаривать! – ещё больше возмутилась она, видимо, решив в этот момент выплеснуть всё, что накопилось за долгое время. – Он постоянно называет меня глупой и совершенно бесполезной! А я ведь порой пытаюсь ему помочь, защитить его от одноклассников, но он никогда не только меня не благодарит, но и вообще мне ничего не говорит! А ты, – она наконец-то посмотрела на старшего брата, – ты вообще не интересуешься мной по-настоящему! Только спрашиваешь, как у меня учёба и как дела, помогаешь с уроками и со всем остальным, но на меня саму тебе ведь наплевать! Совершенно пофигу тебе на то, что я не переживаю насчёт какой-то там тупой математики, а переживаю насчёт своих отношений!

– Каких отношений? – растерялся Джозеф, словно и не услышал всех других слов.

– Вот, ты даже не знаешь, что у меня есть парень!

Забавно.

Иметь парня в двенадцать лет – очень опрометчиво, наивно и совершенно бессмысленно. Разве продержится такая любовь надолго? Вряд ли. Может быть, с кем-нибудь такое и прокатило бы, но точно не с Олин – слишком вспыльчивой и ревнивой она была. А ещё очень мстительной: помню, она чуть не поссорила нас с Джозефом из-за того, что я рассказала о том, что она на самом деле делала со старшеклассницами на вечеринке. И вспомнить подобное можно было очень многое… Вот только разбитое сердце – это всегда больно. А мне не хотелось, чтобы Джозеф волновался за свою порой слишком глупую сестру.

– Как я должен был этом знать, если ты ничего мне не рассказывала? – мертвецки спокойным голосом задал вопрос Джозеф.

– А спросить у меня, нет? – развела руками Олин, делая вид, что будто ни в чём не виновата. – Ты ведь только с уроками ко мне и пристаёшь! А поинтересоваться моей личной жизнью тебе нет никакого дела!

– Я даже предположить не мог, что у тебя в таком возрасте может уже появиться кто-то, – возразил молодой человек.

– У неё одни мальчики в голове, какая учёба? – неожиданно вдруг подал голос Хэмфри, до этого молчавший с самого прихода.

– И ты туда же! – совсем разозлилась Олин. – Все одинаковые! Никто меня не понимает! Пошли вы все в задницу! – она резко встала со стола и уже только в проёме двери обернулась ко всем нам лицом. – И не подходите ко мне больше! Особенно ты, Джозеф.

И скрылась в своей комнате, хлопнув дверью.

Подумать я ни о чём не успела, как послышался новый скрип отодвигающегося стула: это Хэмфри тоже встал из-за стола и молча, кинув напоследок на меня виноватый взгляд, вышел из кухни. От собственного тяжёлого вздоха я вздрогнула – даже не заметила, как всё это время неподвижно сидела за столом и слушала спор, что вновь разрушал семью Филдингов.

Как же больно.

Чертовски больно.

Больно смотреть на Джозефа. Тот сидел ошеломлённый, с пустотой в груди вместо сердца и лёгких. Плечи опущены, глаза покраснели, будто он плакал; в бледном свете, что шёл из окна, юноша казался чуть ли не белым, как лист бумаги – таким являлся только что стёртый рисунок семьи. Джозеф выглядел ещё более устало и болезненно, чем был до этого, отчего моё сердце переполнялось ещё большей тревогой за него.

Чёрт.

– Может, у неё сегодня был плохой день, поэтому Олин так…

«Разозлилась на тебя?..» – я не смогла договорить. Замолчала. Так будет правильнее.

И менее… плохо.

Джозеф любил тишину. И особенно её любил, когда было так невыносимо больно. Тихо, но не пусто – потому что я рядом. Согревала этот холод квартиры, которую не мог отогреть даже Джозеф своим тёплым характером. Я знала, что была для него неким «якорем» – тем светом, ради которого стоило подняться с колен и жить дальше. Вот только я никогда не чувствовала в себе свет – лишь мрак и полная безнадёжность ситуации. Но ради любимого… я старалась быть лучше. Добрее. Нежнее.

Светлее.

Я прижалась к его хрупкой груди, положив голову ему на плечо. Джозеф крепко обнял меня в ответ. Я слышала стук его сердца, что перекачивало обиду и яд ссоры по венам, и прижалась сильнее, пытаясь перелить в себя всю отравленную его кровь, переманить на себя плохие мысли, унять бушующую боль. Мне отчаянно хотелось вылечить его от неведомой мне болезни душевного беспокойства. Это тяжело за всех всегда переживать: за мать, за брата и сестру, за меня, за друзей, за всех. Я до сих пор не представляла, как Джозеф мог выдержать такое, буду очень впечатлительным и ранимым, как неокрепший птенчик, брошенный своими родителями. И брошенный вовсе не на произвол судьбы, а на съедение своего самого главного страха – остаться совершенно одиноким.