– Ты очнулся, – сказал Огюст. – Славно.

Мадам Лабелль сидела рядом со мной. Ей связали запястья за спинкой стула, так туго, что вывернули плечи. Из ранки на ее горле текла кровь, но глаза мадам Лабелль оставались как прежде ясны. И только тогда я заметил в ладони Августа металлические шприцы. С окровавленными иглами.

Инъекции.

Он нас одурманил… одурманил меня… будто…

К горлу снова подступила желчь.

Будто ведьму.

Мадам Лабелль поерзала на месте, извиваясь в путах.

– В самом деле, Огюст, в подобном нет никакой нужды…

– Как смеете вы обращаться к королю столь фамильярно? – спросила Олиана. От ее голоса у меня закружилась голова.

– Ах, простите, – огрызнулась мадам Лабелль. – Я полагала, что после рождения совместного ребенка – и зачатия, которое предшествует этому счастливому событию, – можно обойтись без излишних формальностей. Вопиющая ошибка с моей стороны.

Меня снова вырвало, и ответа Олианы я не расслышал.

Когда я вновь открыл глаза, комната вокруг обрела очертания. Полки из красного дерева, уставленные книгами. Резной камин. Портреты суровых королей на стенах, вышитый ковер на полу. Я поморгал, глядя на шассеров, которые стояли вдоль стен. Их было не меньше дюжины. Каждый держал на поясе балисарду.

Кроме того шассера, что стоял позади меня. Свою балисарду он прижал к моему горлу.

Другой подошел к мадам Лабелль. Он полоснул ее клинком до крови, и она застыла.

– Ты мог бы хотя бы велеть помыть его, – слабо сказала мадам Лабелль. – Он ведь не животное. Он твой сын.

– Твои слова оскорбительны, Элен.

Огюст присел рядом со мной и провел у меня перед лицом ладонью. Я попытался уследить за ней взглядом.

– Я даже своим псам не позволил бы сидеть в их собственной рвоте. – Он прищелкнул пальцами. – Рид, ты должен сосредоточиться. Месса начнется через четверть часа, и опаздывать мне нельзя. Все в королевстве ждут, что я стану оплакивать этого полоумного святошу. Я никак не могу их разочаровать.

Туман моих мыслей прожгла ненависть.

– Однако ты, как никто, понимаешь, как важно порой бывает притворство, верно? – Огюст вскинул золотистую бровь. – Ты ведь всех нас сумел обмануть. Даже его самого.

У меня снова скрутило желудок, но король успел отпрыгнуть вовремя, с отвращениям кривясь.

– Строго между нами, я рад, что ты его убил. Не счесть, сколько раз этот мерзкий лицемер читал мне нотации – подумать только, мне! – при том, что сам в свое время успел присунуть Моргане ле Блан.

– Да уж, мерзкий лицемер, – многозначительно повторила мадам Лабелль.

Шассер дернул ее за волосы и вдавил клинок глубже ей в шею. Мадам Лабелль замолчала.

Огюст не обратил внимания на ее слова и оценивающе оглядел меня.

– Инъекция подействовала на тебя. Полагаю, это можно считать доказательством слов Филиппа. Ты и в самом деле ведьмак.

Чистым усилием воли я поднял голову. На секунду. На две.

– Хотел бы я посмотреть, как болиголов… подействует на вас… Ваше Величество.

– Ты их отравил? – неверяще спросил Бо.

Другой шассер держал его в углу. Олиана отчаянно затрясла головой, но Бо будто и не заметил.

– Ты ввел им болиголов?

– Чертов избалованный гаденыш. – Огюст закатил глаза. – Сейчас у меня попросту не хватит терпения, чтобы слушать тебя, Борегар. И тебя тоже, Олиана, – добавил он, когда та попыталась возразить. – Если кто-то из вас заговорит снова, пусть пеняет на себя. – Мне же он сказал: – А теперь отвечай. Как это возможно? Как ты появился на свет, Рид Диггори?

Непрошеная усмешка расплылась у меня на лице, и в мыслях послышался голос Лу. Даже тогда, оказавшись в ловушке за кулисами театра с двумя смертельными врагами, она была совершенно бесстрашна. Или же просто глупа. Так или иначе, Лу и не подозревала, насколько тогда была права.

– Полагаю… – выдохнул я, – когда мужчина и… ведьма… сильно-сильно любят друг друга…

Я ожидал его удара. И когда удар последовал, я врезался головой в спинку стула и замер. Смех сорвался с моих губ, а Огюст посмотрел на меня, как на насекомое, на таракана, которого хотел раздавить сапогом. Возможно, так и было. Я расхохотался вновь от мысли о том, как все это иронично. Сколько раз я сам дурманил ведьму? Сколько раз у меня на лице было в точности такое же выражение?

Огюст крепко схватил меня за подбородок.

– Говори, где она, и обещаю – ты умрешь быстро.

Моя усмешка медленно растаяла. Я промолчал.

Он еще больнее вцепился пальцами мне в лицо, возможно, даже до синяков.

– Ты любишь крыс, Рид Диггори? Создания, безусловно, уродливые, однако не могу не признать, что духовно я ощущаю с ними некое родство.

– Неудивительно.

Огюст снова улыбнулся. Холодно.

– Крысы умны. Находчивы. Ценят свою жизнь. Возможно, тебе стоит поучиться у них.

Я снова промолчал, и он улыбнулся шире.

– Любопытный факт: если поймать крысу в ловушку на животе человека – накрыть ее, скажем, горшком, а потом нагреть этот горшок… знаешь, что делает крыса?

Я снова промолчал, и Огюст потряс мою голову как бы в знак ответа.

– Она вгрызается человеку в живот, Рид Диггори. Царапает, рвет кожу, плоть и кость, лишь бы спастись от жара. Она убивает человека, чтобы выжить самой.

Наконец Огюст выпустил меня, встал и вытащил из кармана носовой платок. Затем брезгливо вытер мою рвоту с пальцев.

– Настоятельно советую тебе ответить на мой вопрос, если только ты не желаешь оказаться на месте этого человека.

Мы уставились друг на друга. Лицо Огюста снова размылось в тумане.

– Я ничего тебе не скажу, – ответил я просто.

Слова эхом прокатились по безмолвной комнате.

– Хм-м. – Он взял со стола что-то маленькое. Черное. Чугунное. – Ясно.

Это был горшок.

Стоило бы испугаться. Возможно, от страха меня уберег болиголов. Или же тошнота и страшная головная боль. Огюст хотел, чтобы я его боялся. Я видел это в его глазах, в улыбке. Он хотел, чтобы я дрожал и молил его о пощаде. Этот человек наслаждался властью. И ведь когда-то я служил ему. Был его охотником. Жаждал его королевской благосклонности. Даже после, узнав, как Огюст связан с моим зачатием, с моими страданиями, в глубине души я все равно хотел узнать его ближе. Мечтал о том его образе, что создал сам по рассказам матери. По доброй воле надел ее розовые очки. Но этот человек оказался совсем другим.

Он был настоящим.

И отвратительным.