рассмеялись, словно два счастливчика, и преподобный Ауртни спросил себя, как долго может длиться такое счастье, – и тотчас ему чуть-чуть взгрустнулось, потому что ответ был очевиден: до тех пор, пока здесь снова не построят церковь.

Глава 44

Чтение в овчарне

В тот же вечер Гест отправился в овчарню, взяв с собой огарок свечи, который он зажег в кухне. Ему удалось удержать этот небольшой огонек всю дорогу до овчарни, а там он пристроил свечку в яслях, чтоб читать при ней письмо. Овчушки косили глаза на огонь, жуя последние охапки зимнего сена.

Гест аккуратно вскрыл конверт погнутым мелким гвоздем, и когда он увидел подпись, его сердце забилось сильнее. Значит, она получила его письмо на доске? Конечно, нет, ведь он его и не отправлял; в последний раз он видел его к северу от стены дома, значит, его туда унес ветер, и оно валялось там, словно какая-нибудь игрушка непогоды, и вырезанные буквы стали совсем не видны. Но ведь она – особенная, она и без всяких писем уловила его мысль через горы и фьорды.

Гвендарстадир, третье число февраля, год 1901

Милый мой дорогой Гест!

Я пишу тебе эти строки, чтоб сообщить новости о доме и о твоей Маллёшке. В минувшие полугодия мне часто доводилось думать о тебе, и я уже давно замыслила написать тебе порядочное письмо, надеюсь, ты простишь мне мою лень: у меня дошли руки до этого лишь сейчас.

Знай, дружок, что час нашей разлуки наступил слишком внезапно и оказался для нас обоих тяжким бременем, при том как я и мы все любили – и до сих пор любим! – тебя. Некоторое время спустя после того, как ты покинул дом супругов Коппов, мне тоже пришлось его покинуть. Злосчастье породило свое дитя, и мне пришлось покориться этому. Я все еще тоскую по той хорошей жизни, которую торговец предоставил мне под крышей своего дома, и каждодневно молюсь за его супругу. Мне пришлось наняться на восток, за хейди [109], и я уже две зимы как состою здесь в работницах у одного вдовца. Житье и служба здесь сносные, хотя, разумеется, не идет ни в какое сравнение с нашими счастливыми годами в Фагюрэйри.

Милое дитя, знай, что я думаю о тебе каждый день и надеюсь, что ты хорошо проводишь время в своем родном фьорде. В Рождественский пост сюда приходил один бродяга, который знает тебя в твоих краях, и он принес оттуда интересные рассказы, а еще песни. Я бы многое отдала, чтоб увидеть тебя рядом с собой, живого, в вечернем свете, но жизнь, видимо, этого не позволит. Посему мне придется довольствоваться этим письмом. Но подумай же обо мне, мой милый Резвунциус! И съешь за меня одну клейну из кладовки!

Да хранят тебя все добрые духи. И да сопутствует тебе удача везде. Ты всегда будешь много значить для меня.

Навеки твоя, Малла.

P. S. Если ты все же станешь думать обо мне, то спой ту славную вису, которую, я надеюсь, ты еще хранишь в памяти. Тогда я буду рада.

Гест, лежавший в яслях, словно подросший ребенок, поднял глаза от шелестящей страницы и встретился взглядом со своей годовалой овечкой Айсиной, которая стояла, пережевывая свои минуты на земле, и, похоже, у нее глаза тоже были мокры. В глубине овчарни громко блеяли. Какую вису имела в виду Малла-мама? Он ее, кажется, забыл.

Но добрая экономка это предусмотрела: на обороте письма Гест обнаружил четыре строчки мелким почерком и прочел:

Гест в кладовке за глаза

сдобу уплетает.

В жизни кончится гроза —

Маллёшка обещает.

Маллёшка обещает. Тут Гест расплакался. Четырнадцать овчушек прервали жевание сена и обратили свои глаза и уши к его всхлипываниям. Его рыдание было одним тихим жалобным тоном – чистым исландским тоном зари времен, освещенным единственной свечой в овчарне, полной мрака.

Книга 3

Утро на Марсе

Глава 1

God dag![110]

Весной, в три часа пополудни к Сегюльнесу подплыло будущее, нагруженное до отказа, и вскоре бросило якорь в Затоне. Это случилось в ясный тихий вторник. Ветерок то тут, то там пестрил морскую гладь темными волнами, а в остальном вода была зеркалом для небес.

Сюда пришел самый большой парусник, который когда-либо видел этот фьорд – роскошное судно «Аттила», на котором красовался норвежский флаг со значком унии со Швецией, ведь на бумаге Норвегия все еще принадлежала Швеции, как Исландия – Дании. Народ стоял на камнях и смотрел на прибытие корабля, о котором даже почтенному хреппоправителю и директору порта было неизвестно, и кто-то даже сказал слово «бриг». Какие паруса, какой бушприт, какой кильватерный след! Мачты у него три, и на фок-мачте три паруса, а на грот-мачте четыре. И по этому мачтовому лесу снуют легко одетые матросы, словно ловкие цепкие мыши-малютки, крепят и подвязывают эти паруса.

О, этот возвышенный мир!

Гест со своим стадом стоял на середине горы и как завороженный во все глаза смотрел на это многопарусное чудо. Эпоха парусников, продолжавшаяся несколько тысячелетий, решила сделать прощание ярким и запоминающимся. Гест не мог оторвать взгляда от корабля, пока тот не бросил якорь на рейде с внутренней части Косы. Когда якорные цепи потянулись из клюзов, грохот раздался такой, что во всех горах отозвалось эхо. Тут наш пастух очнулся и увидел, что от шума все его стадо разбежалось, а собачка Юнона исчезла. Такой звук совершенно не подходил к той древнегреческой жизни, которую здесь вели: в этой Аркадии не бывало звуков громче собачьего лая. Гест увидел, как Лауси опрометью выскочил из дома и посмотрел на склоны гор, проверяя, не случился ли обвал.

На палубе корабля покоился огромный штабель древесины пилено-светлого оттенка. Эта шхуна была, очевидно, слишком велика, чтоб решиться подойти к местному славному причалу (который сейчас, казалось, съежился от ночной росы), поэтому всю древесину с роскошным плюханьем вывалили за борт, а потом вытянули на сушу. Это были стройматериалы для сельдезасолочной базы: причала для выгрузки сельди, сельдезасолочного помоста и склада для засоленной сельди.

Слово-то какое! Такое чуждое – и одновременно долгожданное. Едва люди услышали его, ими овладело желание отойти в уголок и там в одиночестве посмаковать его: «сельдезасолочная база», – во всех этих звуках «с» и «з» так и слышались шум и суета, которые оно сулило. Люди увидели, как их жизнь