через несколько десятков лет превратится в такую же троллиху? Ах, как жестока эта страна.

– Ох, какая роскошь! Ох, какое чудо, ах, мой единственный… – стонала Стейнка из Хуторской хижины между вдохами.

Вигдис едва не одернула бабу: она собралась вынюхать эти розы как табак?! – но побрезговала дотрагиваться до горбатого склона, который представляло собой ее плечо, а материал ее кофты лоснился оттого, что терся о косовище и коровьи ляжки. Но этого и не потребовалось, потому что, прежде чем смердящая баба вынюхала из цветка всю жизнь, она отвела от него свою голову и обернулась – юная пасторша никогда еще не видела столь безобразной радости, столь прекрасной троллихи: лицо бабы сияло всеми своими шишками и бугорками, кровавыми трещинами и зубными кратерами, как будто ярко-розовый оттенок цветка примешался ко всем краскам ее лица и поднял их в рдяно-светящийся восторг. На кончике носа, на вершине шершавого бугорка на левой брови, на гнойной мокрети в шишке на лбу, на блестящей верхней губе, в овечье-серых вечно мокрых зрачках – везде виднелись бегониево-розовые проблески величиной с булавочную головку: она искупалась в красоте цветка, втянула в себя его цвет и запах, текстуру и великолепие и сейчас стояла перед носом у Вигдис словно человек, сподобившийся спасения души, которому осталось только сказать: «Ну вот, теперь можно и умереть спокойно».

Затем она сказала «спасибо» и стала понукать дочь. И они в мгновение ока исчезли из гостиной, с этими отведенными за спину лоснящимися локтями. В гостиной остались стоять и сидеть две подруги с Западных фьордов и старые мадамы: они пытались отогнать от себя ощущение, что все они (но отнюдь не та, которая только что ушла!) вообще не умеют наслаждаться красотой, потому что она для них слишком буднична.

В коридоре Стейнка попрощалась с пастором. А затем послышалось, как она громко сказала, как только они с дочерью вышли на крыльцо:

– Ну, Магга родная, вот ты и посмотрела к ним в нутро. У них там не жизнь, а тощища бесскотинная!

Осенью двадцатилетняя батрачка с Молочного родила девочку, которую окрестили в лучшей гостиной Мадамина дома и дали имя Бегония Аурелия Андресдоттир в присутствии ее тезки в черном жестяном горшке. Утверждали, что отец девочки не кто иной, как норвежский капитан-китобой Андерс Нюволль.

Глава 43

Болтовня на подушке под вечер

Зрелище того, как это исхлестанное снегами лицо обрело свою весну, свою радость, свою жизнь, произвело на Вигдис столь сильное впечатление, что в тот вечер она долго лежала головой на подушке в задумчивости и расспрашивала мужа о подробностях его визита в Хуторскую хижину. Ей больше всего хотелось на следующий же день съездить в эту хижину, потому что она раньше не встречала такое чудо-юдо. Как живут такие люди? А что с девочкой, с Маргрьет, какова будет ее жизнь?

– Это землянка с поперечной балкой, а бадстова там с хлевом. И вонь, и течь там были просто жуткие, но обстановка все же была довольно теплая, несмотря ни на что. А к тому же у меня там состоялась та судьбоносная встреча. Тебе надо съездить туда с Хавстейнновой Мильдой, она туда регулярно заезжает и передает им всякое разное. – Но говорят, она убила своего мужа?

– Не знаю; на теле покойного повреждений не было. Правда, он весь осклиз, из него выступили жидкости, а под ним была просто каша. Если кто-то и знает, что там произошло, так это дети – Маргрьет и ее брат Гисли. Ну и Гест с Нижнего Обвала. Он был у них, когда Эйнар умер.

– Эта Маргрьет просто невероятна: она как будто вышла из холма альвов.

– Да. Как сказал не помню кто, самый красивый цветок расцветает на куче навозной.

– А Гест – это тот, который пришел с матерью и дочерью: этой ограниченной и …?

– Да, очень умный паренек, ему этой весной было бы надо конфирмоваться.

– Да, прямо так и чувствуешь что-то значительное в его глазах, под всеми этими волосами. Сусанне он показался таким талантливым. И симпатичным.

Пасторша слегка посмеялась над своей подругой и вздохнула красивыми глазами, затем повернулась на бок, к мужу, и получше натянула одеяло на плечо.

– Да. У меня такое чувство, что в нем сокрыто много, хотя жизнь у него до этих пор была трудная.

– Да? Почему ты так сказал?

– Ну… его мать и сестра погибли в снежной лавине, вернее, их завалило снегом, когда ему было два года, а через некоторое время он потерял и отца. Тогда он стал воспитываться у торговца в Фагюрэйри; поговаривают, что он и есть настоящий отец мальчика, ведь, как мне говорили, этот торговец часто приезжал сюда ловить рыбу в озере и в реке. Да, Кристмюнд из Лощины как-то заявил мне на ухо, что его мать была любовницей того торговца. Она, очевидно, была очень привлекательной. А раньше она батрачила у него в Лощине. У этого торговца, как говорят, по меньшей мере трое внебрачных детей в Фагюрэйри, так что… да. Его жена, она… Господь с нами, она уже стала просто развалиной.

– А что стало с мальчиком потом?

– Да, вот именно, он, то есть торговец, больше не смог держать его у себя, правда, мне не известно почему, и послал мальчика опять в наш фьорд, к Лауси. Но я подозреваю, что это из-за его жены, она вроде бы так и не примирилась с существованием этого ребенка. А вот мальчонке здесь, напротив, не понравилось, и через короткое время после прибытия он сбежал на французскую шхуну и целое лето плавал с французиками, а там для него житье точно было не райское, судя по тому, что мне рассказывали про то, что они вытворяют со своими собственными мальчишками. Кристмюнд одного такого нашел на взморье, то есть мертвое тело, и у него были отрублены два пальца. Гесту удалось удрать со шхуны, но обратно к Лауси и его семье он вернуться не смел и спрятался в Хуторской хижине у этой бабы, у Стейнки, у которой на лбу такой рог… – А сейчас он вернулся?..

– Да, сейчас он уже две зимы прожил у Сайбьёрг и Сигюрлауса и хорошо справляется.

– Везде тут истории. Так много всего происходит необычного. Например, сегодня эта баба перед цветком. Это было как будто… как какая-то ведьма… как само прошлое.

– Да. А как себя чувствует наше будущее? – спросил пастор и улыбнулся своей счастливой лукавой улыбкой, чтоб положить конец этому серьезному разговору и дать слово самой жизни, – и при этом просунул руку под одеяло Вигдис и потрогал ее натянутый плодом живот.

– Я ее уже чувствую. Она начала шевелиться.

Они