В одном из романов о газовиках-северянах замерзающий в тундре геолог отогревается вот так у трубы газопровода.

Я чувствовал, как от ладони тепло идет по руке, по груди, согревает тоскующее в бедном полярном воздухе сердце, и казалось, что так можно оставаться здесь сутки, и год, и всю жизнь, и не пропадешь, не иссякнет жизнь, питаемая лишь этой невидимой силой. И становилось понятно, как питаются ею заводы, и города, и целые страны. Но и еще казалось: не вечно превращаться газу в огонь, — иная, более жизнетворная сущность этого щедрого подземного духа найдет путь к человеческой жизни, и сольется с ней, и погаснут над тундрой факелы, и не будет миллионами гектаров выгорать нежный ягель, а земля поднимется садами, и счастлив, до конца, навсегда счастлив станет здесь воссоединенный с природой, больше не враждующий с ней человек, позабывший язык огня ради песни разбуженных недр, услышанной нами сегодня. Внуки ли наши, правнуки сделают так? Сделают, смогут, обязаны…

— Вертолет! — крикнул Женя, и мы побежали к площадке.

Но, сделав какой-то странный, незавершенный полукруг над пятым гэпэ, вертолет вновь поднялся и скрылся за тучами, а мы повозмущались и спрятались в «Минутку».

— Ну как? — улыбался Заруцкий. — Впечатляет? Я, когда сюда работать попал, первое время все привыкнуть не мог. Раньше работал в Оренбурге. На Кубани тоже пришлось. Там все другое. Проблемы в основном технологические: газу немного уже осталось, вот и ломают головы люди, как его взять. Здесь пока с этим хорошо, сам из земли прет. Но уже скоро и на Медвежьем то же самое начнется. Сейчас передний край где? В Уренгое. А Надым свое значение скоро утратит.

— Ну уж и скоро! — возмутился Российский. — Нет, я не согласен.

— А что? Уже и сегодня на Уренгой все бросаем: и средства, и кадры…

— Вот потому и проблем столько, — Российский забарабанил пальцами по столу, встал, выглянул за дверь и вернулся за стол. — Видно, до завтра нам тут сидеть. — Он достал из кармана подаренный Михаилом Сухих гигантский огурец из теплицы и ловко разделил его на четыре части, а нам свой делить запретил величавым жестом, — своим, мол, довезите, чтоб знали, какие у нас тут чудеса. — Вот сидим. А транспорт новый куда весь идет? На Уренгой. Вертолетик с грузом был, наверное, снизился над нами, да тут и подумал, что груз в Уренгое ждут, а здесь надолго, может, задержаться придется, а погода почти нелетная, так что можно и не садиться, отговорок на все случаи жизни полно.

— Где работа идет, туда и транспорт бросают, все правильно. — Заруцкий вздохнул. — Там, получается, нужнее транспорт.

— А людям он здесь, значит, не нужен? — спросил Женя с подковыркой, уже почувствовав, как и я, что Заруцкий, несмотря на солидный возраст, в спор втягивается легко. Или это он сам себе доказать хочет нечто такое, что в сознание не ложится и беспокоит постоянно?

— Мы привыкли, — Заруцкий смиренно вздохнул, провел ладонью по темному усталому лицу. — На Большой земле хуже доставалось — в противогазе работал, в больницу попадал…

Ну вот, только начнешь присматриваться, с какой стороны удобней наскочить на человека с неожиданными вопросами-доказательствами, а он такой выложит козырь, что и не подступишься, потому что главное поймешь: своя у человека судьба, особая, и мнение его особое оплачено потом нелегким. Даже если и кажется оно на первый взгляд ординарным.

— Сверху видней, куда средства бросать, — сказал он, глядя в сторону. — Там тоже люди с головами сидят, не глупее нас.

— А ребенок у вас есть? — спросил вдруг Женя. И лицо Заруцкого осветилось.

— Мой-то сорванец школу скоро заканчивать будет. Вот тоже забота — куда его потом?

— Действительно, куда? — усмехнулся Женя. — Вот и поедете на Землю, так? Но это еще нескоро. А сейчас, пока в школе учится, чем он занимается по вечерам? Есть куда пойти, кроме кафе?

Заруцкий расстроился, махнул рукой и рассказал как бы нехотя несколько таких историй из жизни надымских старшеклассников, что мы с Женей и вопросы задавать перестали.

Задумчиво поглаживал тулью своей замечательной кожаной шляпы Владимир Николаевич Российский, у которого сын помладше.

Заруцкий складывал в пепельницу-банку окурки один за другим, закуривал снова и снова.

С тоской глядел Женя за окно, на голубевшую предвечернюю тундру. Не жалел ли он, что задал бестактный вопрос и человека расстроил? Но мы затем сюда и приехали-прилетели — вопросы задавать. И пытаться искать ответы, разумеется.

Очнувшись, я спросил:

— Так что же получается? И дэпэша, и спортшкола, и дискотека в Уренгое необходимы, а в Надыме уже необязательны?

— Население растет, — заметил Российский. Мы этому радуемся. Вокруг города целая сеть поселков образовалась, а ведь это тоже Надым, вернее, это те, кому в Надыме места не нашлось.

— А кадров не хватает, — пожаловался Заруцкий. — У нас в Надымгазпроме знаете текучесть какая? Принимаем в год человек двести шестьдесят, а двести пятьдесят увольняется…

— Разводятся газовики часто? — спросил я как бы между прочим.

— Только на пятом гэпэ в этом году два развода, — сказал Российский. — Все естественно. Стоит мужу и жене в разные смены попасть — и неделю за неделей друг друга не видят. Он дома — она на вахте, он заступает — она возвращается. А детей куда? В детский сад. Где же семья? И при такой-то жизни зарплата, я вам скажу, не ахти. Вот и текучесть отсюда. Поработает человек в Газпроме полтора годика, квартиру получит — и до свиданья, на трассу пошел трубы класть, на заработки тысячные.

— Да теперь уж не полтора года за квартиру работать нужно, — заметил Заруцкий. — Строительство понемногу сворачивают, на Уренгой переносят…

— Не мешало бы строителей наших подхлестнуть, — мечтательно проговорил Российский, — ежегодно недовыполнение у них по капвложениям.

— Строителей нам подхлестывать как-то неудобно, — сказал Женя. — У нас с ними договор о содружестве. Мы им помогать, должны.

— А это и будет помощь, — сказал Российский. — Всем помощь — и самим строителям, чтоб им веселей было, и нам, и всему Надыму. Вы ведь сюда приехали не только стихи читать, верно? Кстати, давно у нас в Надыме артистов хороших не было. То ли боятся, то ли просто забыли, что есть такой город. В Уренгое-то их, говорят, принимать не успевают, прямо валом валят…

Российский надел свою удобную заграничную шляпу, надвинул ее на брови, сунул руки в карманы и откинулся, вытянул поудобней ноги. И я вдруг понял, что не сосчитать часов, проведенных им вот так в ожиданье «борта» здесь, в аэропорту с шутливым названием Минутка,