Но, проезжая сейчас мимо загона, он услышал конский храп и повернул гнедого. На двери, как и следовало, висел тяжелый черный замок. Старик проехал вдоль стены, заглянул в крохотное оконце, и навстречу ему из темноты, точно изумруды, блеснули огромные глаза лошадей. Он насчитал четыре головы. Приглядевшись, понял, что эти лошади ему не знакомы, во всяком случае, в его колхозе не было таких.

Погадав, чьи они могли быть, Бекен отправился на колхозную усадьбу. Первой, кого он увидел, подъезжая к правлению, была Сабира. Она топталась возле своего низкорослого конька, снимала сноп, притороченный к седлу. Он был настолько тяжел, что провисал под животом коня едва ли не до земли, а его колосья не уступали по длине мужской ладони.

— Эй, милая! — окликнул удивленный Бекен. — Не с выставки ли этот сноп?

— Да нет же! Я привезла его с Уйжыгылгана, — ответила Сабира устало.

— С Уйжыгылгана? Пах, пах, хороший сноп! — воскликнул пораженный Бекен.

Больше у него не хватило слов. А потом он смутился, что так опрометчиво выразил и свой восторг, и свое изумление. Как-никак отношения между ним и Сабирой были очень сложными, с его точки зрения, и они требовали особенной сдержанности.

Но Сабира вела себя так, будто ничего и не произошло. Будто не она стерла с лица земли и могилы его предков, будто не ей, а кому-то другому ответили тени умерших страшной местью и будто не он, Бекен, осудил ее тогда в бараке за легкомысленное поведение: он не сомневался в том, что она прочла его мысли.

Однако теперь Сабира держалась как ни в чем не бывало. Она похвалила урожай на Уйжыгылгане, а затем достала из кармана брюк ключи и протянула Бекену.

— Вот что, дедушка, в вашем загоне лошади. По-моему, из соседнего колхоза. Смотрю, топчут пшеницу. Пришлось пригнать в загон. Вы уж отыщите хозяина.

Из правления Бекен поехал прямо на Уйжыгылган. Ему не терпелось самому проверить, правду ли рассказывала Сабира о чудесах, там происшедших. На донышке сердца он таил надежду — а вдруг Сабира что-то напутала. Уж очень ему не хотелось во всем отступать перед этой женщиной.

Но урожай на деле оказался еще внушительнее. Женщине, видимо, не хватило красноречия, чтобы описать его.

Забыв обо всем, Бекен наслаждался прекрасным зрелищем. Он повел гнедого вдоль кромки поля, и колосья тянулись к нему, трогали его запыленные сапоги. Стебель пшеницы был крепок и гибок, как прут. Когда на него опускались желтогрудые синицы, он только знай покачивался под их тяжестью. Бекен остановил коня и поискал то место, где должны храниться останки его предков. Но море пшеницы, казалось, навсегда похоронило эту тайну. Тогда он проникновенно прочел молитву, не сходя с коня.

Закончив молиться, он сразу же вернулся к делам и, приняв озабоченный вид, подумал об участке, что потоптали чужие лошади.

«Хотелось бы знать, какой разгильдяй оставил своих лошадей без хозяйского глаза», — рассердился Бекен.

Он вспомнил, что за целое лето ни разу не заглянул на Уйжыгылган, и, ради справедливости, отругал и себя.

Так он, не спеша, ехал по дороге и творил свой мысленный суд над нерадивыми. Навстречу ему попался такой же, как он сам, сухонький старичок в измятой шляпе.

— Эй! — окликнул встречный. — Понимаешь, убежали лошади. Ты, случаем, не видел наших лошадей? — И он назвал соседний колхоз.

Так уж вышло, что подвернулся он прямо под руку, и Бекен мигом обрушил на него весь накопившийся гнев.

— А, попался! Может, тебя попутал шайтан, если ты упустил лошадей? И теперь у тебя, бородатого черта, хватает совести искать их прямо на глазах у честных людей? — напустился он на оторопевшего старика.

Тот пробовал хоть что-то сказать в оправдание, но Бекен не дал ему и слова молвить, потащил за собой, чтобы растяпа, упустивший лошадей, увидел своими глазами вытоптанный урожай, и пилил его до тех пор, пока они не объехали весь участок.

Когда, наконец, Бекен немного отвел душу, незадачливый старик из соседнего колхоза сказал:

— Эй, ты изругал меня уже достаточно, хватит. Я не обижаюсь на тебя, потому что получил по заслугам. А теперь ответь на один вопрос. Помнится, еще недавно здесь был старинный могильник. Может, ты скажешь, куда он девался? Был, и нет его! Удивительно!

— Он засеян пшеницей, — пробормотал Бекен обескураженно.

— Да простит нас бог! — воскликнул старик и схватился за сердце, будто защищая его. — Да ты самый настоящий грешник. Храни нас, боже, грешник и есть! Только подумать: сам уже одной ногой в могиле, а поди же — засеял хлебом могилы и еще охраняет оскверненное место.

Старик оказался скорым на язык и язвил, как только мог, а Бекен молчал. Теперь они поменялись ролями.

— Я же не для себя посеял хлеб. Для людей посеял, для всех, — прошептал Бекен, оправдываясь. — И не стоять же хорошей земле без дела?

Заметив смирение Бекена, вздорный старик успокоился, притих. Они шагом, стремя в стремя, поехали по дороге к загону, и Бекен поведал обо всем, что случилось за последнее время.

— Как по-твоему, почему убило Серика? — спросил он в заключение.

Старик серьезно подумал и изрек со вздохом:

— Воля Всевышнего!

— Вот и я думаю, что тут без этого не обошлось, — сообщил Бекен и спросил еще: — Ну, а тучный урожай на Уйжыгылгане? Что ты скажешь об этом? Не добрый ли это знак? Не кажется ли тебе, что предки теперь уже довольны?

— Думаю, этот знак и вправду к добру. А не то на Уйжыгылгане вырос бы один сорняк, — согласился старик.

Вернувшись вечером домой, Бекен первым делом принялся расхваливать урожай на Уйжыгылгане.

— Еще бы, на Уйжыгылгане благословенная земля, — произнесла старуха, внимательно выслушав его.

Снопом, привезенным Сабирой с Уйжыгылгана, украсили кабинет председателя, и теперь это чудо так и бросалось в глаза