— Эй, старик, нельзя ли подъехать поближе? Ну-ка, давай сюда!

Круглый год Самат щеголял, пламенея непокрытой головой, словно бросал кому-то вызов. И, может, от постоянного общения со стихиями его густые рыжие волосы всегда торчали в разные стороны. Ко всем: и к стару, и к младу — он обращался только на «ты». Дальше этого пока не заходило, однако в ауле тайком побаивались его. И Бекен ловил себя на том, что невольно робеет, сталкиваясь носом к носу с этим грубоватым джигитом.

— Доставай, отец, табакерку! Не жалей!.. Дня два не вылезал из трактора. Гляди, так и забудешь вкус папиросы. Дай хоть подержу под губой твоего нюхательного. Все пахнет куревом, — сказал Самат, без всяких церемоний запустив пальцы в табакерку Бекена.

Он выбрал своей грязной лапищей горсть объемом с полтабакерки и подмигнул красным от бессонницы глазом:

— Нет мне покоя, — сообщил Самат. — Не уймусь, пока не присвоят звание Героя. Иначе никакого удовольствия от работы, — заявил он, не то всерьез, не то потешаясь над старым Бекеном. — Решил я нынче вырастить рекордный урожай. Так что учти, старик, допустишь потраву — лучше не попадайся на глаза. Вырву бороду по волосинке! Учти! Ха-ха-ха! Это я шучу, отец, не обижайся. Иначе обалдеешь за рулем… Что это с тобой? На тебе лица нет! Не захворал ли, случаем? Это ты брось, хворать. Тебе хворать нельзя. Только что сел на скакуна, да еще какого! Езжай-ка домой да потребуй горячего чаю у своей старухи. Нечего ей! Пропотей хорошенько, и все пойдет на лад. Езжай, чего стоишь!..

И, не дожидаясь ответа, Самат засунул в рот щепоть табака и положил черные от машинного масла ручищи на рычаги.

В землю, где покоились славные предки Бекена, в тот день бросили семена. И никто, кроме Бекена, не вспомнил о могилах… Забыли о них давно, а кое-кто, может, и не знал вовсе. Прошел лемех плуга по холмикам, поросшим ковылем и кураем, и сровнял их начисто с землей. И тракторист даже не задумался: мало ли бугорков на земле? А если подумать, как много на земле таких холмов, — как же жить тогда роду человеческому? И вот настал черед святынь Бекена, они смешались с землей целины…

Два дня Бекен даже не выходил за порог своего дома. Он валялся на постели, почти не вставая, и переживал свою боль. «Пичужка какая-то, женщина, а так оскорбила меня, растоптав могилы предков», — думал он про Сабиру. Поначалу разгорячился и едва не поехал с жалобой в район. Потом немножко остыл, прикинул, что сделанного не поправишь, и какой теперь толк жаловаться. Решил подавить обиду в себе, как и положено мужчине. К тому же старуха увидела вещий сон, и это принесло некоторое облегчение.

— Смотрю, заходит белобородый человек. Высокий, вот такой, и весь в белом, — рассказывала старуха. — Вошел и просит, мол, постели ему в правом углу. Ага, это наши деды, смекнула я, почуяли, как мы переживаем, и вот надумали навестить. Будь им пухом земля! — закончила Балсары и добавила: — Слышала я, будто хлеб выдают авансом. Сходи-ка да выпиши центнер муки до нового урожая.

— Ой и ливень!

— Туча-то, туча! Ну и черная! Что у нее внутри?

— Вода внутри. Много воды! Урожай внутри! Пусть прольется на всходы.

Люди так и сыпанули с поля в ближайший барак. За ними по пятам промчался буйный вихрь, поднял тучу пыли с земли. Сверкнула молния, и ударил гром, предупреждая о неминуемой грозе. Ее тяжелая поступь уже долетела из-за ближнего плоскогорья. И точно, едва Бекен прискакал к бараку и снял с седла подушку, как на землю обрушились потоки воды, заслонили собой остальной мир. Вокруг барака с шумом понеслись потоки грязной, черной воды. Земля будто вздрагивала под ударами, грома.

Очутившись внутри, Бекен выбрал местечко у дверей, уселся. В помещении не было окон, свет проникал только в дверь, поэтому, войдя в полумрак с улицы, старик поначалу ничего не видел. Присутствие других людей угадывалось только по говору, да еще в нос ударил такой густой запах дикого лука, что Бекен чуть не задохнулся.

Его глаза постепенно привыкали к темноте, и понемногу из мрака стали выплывать лица односельчан. Тут-то он и увидел Сабиру. Ну с кем еще мог быть связан запах дикого лука, как не с ней? Ведь сейчас все плохое обязательно исходит от нее, с каким-то мстительным удовлетворением подумал он.

А Сабира сидела в глубине барака и действительно жевала стебель дикого лука. У нее на коленях лежал еще целый пучок этой гадости.

И Бекен вспомнил, как в прошлом году он предложил ей пол-торбы дикого лука, тайком обделив свою старуху. Хотелось сделать человеку приятное. Сабира тогда отказалась, поблагодарив и бормоча что-то невразумительное. Но по ее сморщившемуся носу можно было понять, что ей не по душе даже сам запах лука. А сейчас она поглощала его с таким удовольствием.

«Ага, теперь ты не брезгуешь. У тебя уже и вкус не тот», — с ехидством подумал Бекен.

Встретив насмешливый взгляд старика, Сабира смутилась и перестала жевать. Пожилая соседка, оказавшаяся рядом с Бекеном, коснулась его плеча и прошептала:

— Ты что смущаешь бедняжку? Может, она беременна?

Беременна?! Этого еще недоставало! Он повернулся лицом к двери, негодуя на Сабиру и женщину, что защищала ее. «Ничего себе! Еще не вышла замуж, а уже носит брюхо!»- возмутился он про себя.

Ливень утих так же внезапно, как и нагрянул. Не успел смолкнуть шум воды, как в двери барака заглянуло ослепительное солнце. Бекен вышел наружу, его обдало последними каплями с крыши. По стрелкам всходов были рассыпаны миллиарды искр, они переливались, ловили солнце. Ветер срывал их и бросал под ноги. Поле распухло, поднялось, будто тесто на дрожжах. Там, где еще недавно пенились потоки, поблескивали маслом крошечные болотца.

Через поле бежал человек, проваливаясь в разбухшей земле, с усилием вытаскивая пудовые сапоги. Он упал, поскользнувшись, поднялся и побежал вновь. Голова его осветилась рыжим пламенем, и Бекен узнал тракториста Самата. Он что-то