Советский военный историк А. А. Свечин так отозвался о сочинении Клаузевица: «Этот капитальный труд, несмотря на свою незаконченность, является как бы “философской поэмой”, из которой нельзя выбросить ни слова» («Клаузевиц», 1935). Сам генерал признавался: «Задачей моего честолюбия являлось написать книгу, которую не забыли бы по прошествии двух-трех лет и в которую человек, интересующийся предметом, заглянул бы не один только раз» (цит. по Свечину). Автор этого достиг. Его логика крепка, как сталь. Его фразы, как обоюдоострое оружие, могут всегда обернуться неожиданной стороной – и удивить, сразить.

К. фон Клаузевиц и издание его трактата «О войне». 1832 г.

Вот и интересующая нас фраза, она представляет собой слегка отшлифованный заголовок одного из разделов книги: «Война есть продолжение политики, только иными средствами» (ч. 1, гл. I, загл. разд. 24). На первый взгляд, от нее веет полной безнадежностью. Пока люди занимаются политикой, будет литься кровь, идти война. Но у Клаузевица часто бывает так: чтобы понять точный смысл многих его фраз, в них надо вчитаться не единожды и обратить внимание на контекст сказанного.

Рассуждая в этом разделе о войне («Война есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами»), Клаузевиц убеждает читателя в том, что целью политики не может быть перманентная война, «война всех против всех». Конечная цель политики – все-таки мир, и достигать его приходится иногда самыми решительными военными средствами: «…Политическая задача является целью, война же только средство, и никогда нельзя мыслить средство без цели».

В разгар войны следует помнить об этом, и дипломаты должны внимательно дожидаться момента, когда цель – выгодный мир – будет ближе всего. Вот тогда надлежит окончить войну: «Как только потребуется затрата сил, превышающая ценность политической цели, от последней приходится отказываться; в результате заключается мир» (ч. 1, гл. II).

Клаузевица обычно считают военным теоретиком, но, поскольку война являлась для него «продолжением политики», он был прежде всего политическим теоретиком. Он анализировал ту область политики, где ее традиционные, «мирные» средства оказываются недостаточны, и тогда министры и монархи умолкают – командуют генералы, говорят пушки. «Войну мы должны мыслить при всех обстоятельствах не как нечто самостоятельное, а как орудие политики; только при таком представлении о войне возможно не впасть в противоречие со всей военной историей» (ч. 1, гл. I, разд. 27).

На протяжении 80 лет после появления книги Клаузевица в Европе царил худой мир, иногда сменявшийся короткими войнами, точно просчитанными, как дипломатические ходы. Такими были войны его родной Пруссии с Данией (1864), Австрией (1866) и Францией (1870–1871). Все они были подчинены одной политической задаче – объединению Германии. Ее нельзя было решить, не устраняя военным путем преграды, стоявшие на пути, – не нанося разгромных поражений странам, мешавшим Германии (читай: Пруссии) укрепиться. Там, где бессильна была политика, выручала война.

Однако фраза Клаузевица, выглядевшая как непреложный закон, была фразой-ловушкой. Она приучила европейских политиков к тому, что любые дипломатические затруднения можно разрешить военным путем. Так, им казалось, можно быстрее добиться своих целей.

Целое поколение европейских политиков начала XX в. с одинаковым энтузиазмом готовилось к новой скоротечной войне, которая, думалось им, поможет разрешить накопившиеся противоречия. Скоро отгремят пушки и генералы вернут армии в казармы, а политики сядут за стол переговоров, чтобы по итогам войны перекроить карту Европы и – на долгие годы вперед – установить новый миропорядок, как это было при Клаузевице, в дни Венского конгресса 1814–1815 гг.

Но «с тех пор, как в Бонапарта гусиное перо направил Меттерних» (О. Э. Мандельштам. «Европа»), многое изменилось. И в 1914 г., уже через несколько месяцев после начала европейской войны, стало ясно, что ситуация вышла из-под контроля. Война была поистине великой, она развивалась по своим внутренним законам, опрокидывая расчеты политиков и не давая им себя остановить. Для крупнейших европейских империй начала XX в. – России, Германии, Австро-Венгрии, Турции – война стала завершением политики иными средствами. Эти империи исчезли с политической карты мира.

Великая война, вопреки ожиданиям, не решила многих проблем. Она лишь уничтожила одни государства, создала другие. Но и эти новые государства испытывали серьезнейшие политические проблемы. Разрешить их (о, эта фраза-ловушка!) можно было, казалось, опять же военными средствами.

Невыученные уроки Первой мировой войны породили Вторую мировую.

Православие, самодержавие и народность

1833 г.

21 марта 1833 г. министром народного просвещения Российской империи был назначен Сергей Семенович Уваров (1786–1855), к тому времени уже много лет, с 1818 г., возглавлявший Императорскую (ныне – Российскую) академию наук. Обязанности президента Академии он исполнял до последнего дня жизни. За минувшие два столетия никто дольше него не находился в этой должности. Министром же он оставался вплоть до 20 октября 1849 г. За более чем двухвековую историю Министерства просвещения дольше него пребывал на этом посту лишь М. А. Прокофьев, министр просвещения брежневской эпохи (1966–1984).

Уже эта «непотопляемость» министра и президента, графа (с 1846 г.) Уварова привлекает к нему внимание. Он был одним из столпов николаевской эпохи, традиционно именуемой в советской историографии «реакционной», но из учебных заведений, которые он курировал в 1830—1840-е, вышло великое поколение реформаторов, преобразивших Россию при Александре II на многие десятилетия вперед. В недрах выстроенной Уваровым учебной системы взрастали таланты Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, Н. А. Некрасова, Н. С. Лескова и многих других славных деятелей русской культуры.

Вступая в должность, Уваров выпустил циркуляр, изложив в нем, каким должно быть народное образование в России. Главную его задачу он свел к краткой формуле, получившей название «уваровская триада». По словам нового министра, обращенным ко всем российским педагогам, «общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с Высочайшим намерением Августейшего Монарха, совершалось в соединенном духе Православия, Самодержавия и народности».

В должность Уваров вступал многое перевидавшим человеком. В 15 лет он начал служить в Коллегии иностранных дел, в 1809 г. стал секретарем посольства в Париже, а в 24 года, когда многие только начинали служить ли, прислуживать ли, оставил дипломатическое поприще и направился совсем к другой цели. Он оказался, как среди долины ровныя, на пустующей ниве просвещения. Никто другой особенно не выделялся здесь. Уваров со своим опытом и напором, своими идеями и работоспособностью был заметен издалека. Его намерения были внятны Богу, дела хорошо видны Государю.

Чиновничье рвение и должностной успех соединялись в нем с научным усердием и любовью к познанию. Его хвалил