Шрифт:
Закладка:
Но потом я подумала: зачем показывать ему свой гнев, будто мне хочется за него бороться? Какая мне разница, спит он с ней или нет? Мне же лучше! Может, теперь он оставит меня в покое.
Поэтому, когда я заговорила снова, мой голос звучал дружелюбно:
— Скажи нашей гостье, что она может спать на диване в соседней комнате.
Я даже не подняла глаза, чтобы увидеть удивление на его лице. В ту ночь я поднялась в спальню рано и закрыла за собой дверь. Когда Вэнь Фу пришел в постель, я сделала вид, что уже сплю. Утром я не открывала глаз, изображая, что все еще сплю и не вижу, как он выбирается из постели и крадется в другую комнату.
Так я делала каждый вечер и каждое утро. И как же мне хорошо спалось! Не нужно было с беспокойством ждать, когда его рука снова потянется ко мне, чтобы раздвинуть мне ноги.
Вот так я пустила любовницу под свою крышу. Разумеется, я не так представила ее Хулань и Цзяго. Я повторила ложь Вэнь Фу: это, мол, наша гостья, сестра пилота. И эта девушка, Минь, действительно вела себя так, словно была почетным гостем! Спала допоздна, потом спускалась и очень много ела, всегда сама накладывая добавку, не дожидаясь, когда ей предложат взять еще. Она была необразованна, не могла прочитать газету, даже имя свое написать. Она громко разговаривала и вела себя слишком развязно.
Вскоре Вэнь Фу стал обращаться с ней так же плохо, как и со мной. Он игнорировал ее слова, строил ей ужасные мины, когда она вела себя не так, как надо. Поэтому я, совсем не собираясь ей сочувствовать, в конце концов стала испытывать к ней жалость.
Я все думала: какая женщина может находиться в таком отчаянном положении, что захочет стать любовницей моего мужа? Он не был ни мил, ни нежен, и с этим опущенным веком больше не был красив. Он постоянно демонстрировал свой ужасный характер. И не достиг никакого положения. Так, бывший пилот из второго набора, не последний человек, но даже и не летчик больше. Что он мог ей дать? Ей не светил даже такой плохой брак, как мой.
Я решила, что она живет с ним не из-за любви, нет. Возможно, это способ обменять свою жизнь на какие-то блага не всю целиком, а постепенно. Здесь она получила ночлег и еду, а все остальное значения не имело. Война многих так поломала: люди отчаянно хотели жить, и им было все равно, зачем.
Мы с Минь оказались во многом похожи: красивые тела, глупые сердца, сильная воля и привычные к страху спины. Конечно, мы происходили из разных семей, но я и в самом деле была не лучше ее.
Мы обе мечтали о счастливом будущем, которое настанет если не завтра, то послезавтра обязательно. А когда это произойдет, мы обязательно придумаем себе счастливое прошлое, которого у нас не было.
Честно скажу: неприязни к ней я не питала. Мне даже нравилось ее общество. Пусть Минь и была неотесанной, зато простодушной и искренней. Она накладывала в свою тарелку кучу еды, прославляя ее вкус до небес. Восхищалась моими кольцом и цепочкой и спрашивала, из настоящего ли золота они сделаны. Говорила, что у меня красивая одежда, и спрашивала, что сколько стоит. И было ясно, что она задает эти вопросы не в надежде, что ей предложат то, чем она так восхищается.
И еще Минь ни на что не жаловалась и не командовала слугами, в отличие от Хулань. Она благодарила их за каждый пустяк, предлагала подержать на руках Данру, когда он плакал, и разговаривала с ним на родном северном диалекте. А когда Вэнь Фу не было дома, Минь рассказывала истории, каких не услышишь ни от одной приличной девушки: о бывших бойфрендах, танцевальных вечеринках, шанхайских ночных клубах, в которых она развлекалась или работала. Признаюсь, мне нравились ее рассказы. Нравилось наблюдать, как драматично она закатывает глаза и взмахивает руками.
— Я певица и танцовщица, — сказала Минь, пробыв у нас около двух недель. — Но придет день, и я стану киноактрисой.
«Так вот о чем она мечтает», — подумалось мне.
— Какое ты возьмешь себе имя? — спросила я вежливости ради.
Я знала, что многие актрисы берут псевдонимы, как Бабочка Ху или Певчая Птичка Лиянь, которые мне очень нравились.
— Пока не знаю, — ответила Минь и рассмеялась. — Но точно не то, которое мне дали в Шанхае. Когда я работала в «Огромном мире», меня там все называли Резиновой Феей. Вы знаете «Огромный мир»?
Я кивнула. Мы с Пинат однажды слышали, как на террасе дядюшка рассказывал об этом заведении — парке развлечений, расположенном во Французском квартале и рассчитанном на вкусы иностранцев. Дядюшка говорил, что там очень гадко, там опасно для женщин, там можно встретить множество всяческих странных вещей. Уродцы заигрывают с красавицами, животные и акробаты подбрасывают друг друга в воздух. Устроители шоу извлекали пользу из старинных суеверий. «Огромный мир», куда не заглядывал ни один уважающий себя китаец, дядюшка винил в том, что он дает иностранцам неверное представление о Китае. Не все китайские мужчины курят опиум и разговаривают с духами, и не все девушки бегают полураздетыми или поют и танцуют, подавая чай. А теперь я познакомилась с девушкой, которая там работала! Минь встала и прошла в дальний конец комнаты. — Мое шоу было очень популярно. Я выходила в тяжелом головном уборе и длинном плаще, закрывающем руки и ноги. Классика, как у королевы фей. — Она снова пересекла комнату. — Следом выходил француз, мой босс, — тоже в плаще, а еще в круглой шапочке, словно ученый. У него были прикрыты клейкой лентой веки, на манер иностранцев, изображающих китайцев, вот так, очень страшно. И он приклеивал к лицу два тонких, как крысиные хвосты, уса, свисавших до колен.
Минь прогулялась в другом направлении, очень медленно, поглаживая воображаемые усы.
— А, сестрица! — сейчас она имитировала голос старика. — Где тайный эликсир бессмертия? Ну же, говори, рассказывай. Не хочешь? Тогда придется тебя пытать.
Минь медленно высвобождалась из воображаемого плаща — сначала одна рука, потом другая.
— Под плащом оказывались короткая рубашка и короткие штаны, отрезанные здесь, над коленями. И больше ничего, кроме ярко-красных мягких туфелек и перчаток. Руки и ноги я пудрила, чтобы выглядеть бледной как мел. — Она покрутила руками.
Мне было трудно себе это
