– А… Как ты…

– Гидеон. Он нашел тебя.

– А… – Арон заоглядывался. – Со мной была девочка…

– Марла? Она уже встала. – Лицо у мамы было твердым и спокойным, но глаза улыбались. – Давай я позову ее. Пообедаем.

– А…

– А расскажешь ты все потом. – Ее палец прижался к губам Арона. – Сначала – поешь.

Мама неожиданно обняла его – очень осторожно, стараясь не причинить боль, но так нежно, что боль все равно прошибла – прямо в сердце. Арон замер, а потом крепко стиснул маму в объятиях. Ее руки были и силой, и спасением, и якорем, и домом – домом, к которому он так нежданно вернулся.

Они обедали яйцами всмятку, хлебом, зеленым луком и сыром, мясным бульоном, который мама разделила между Ароном и Марлой. Царская пища!

Арон смотрел на девчонку напротив, и стыд выжигал изнутри – ведь это из-за него она здесь! Но Марла ела молча. Сейчас, умытая, одетая в какую-то длинную рубашку, она была похожа на обыкновенную девчонку – с тоненькими косичками, большим ртом и вздернутым носом. Смотрела на Арона как-то диковато, а маму, кажется, и вовсе побаивалась.

Арон пошевелил под столом пальцами, пытаясь вспомнить, как это – колдовать. Но магии не было ни капельки.

Здесь, в заполненной светом комнате, так спокойно, так легко дышалось! Возвращаться к дыре, во тьму снова – возможно ли? Но Арон знал, что должен рассказать обо всем, что видел там. Это был трудный рассказ, путаный и неловкий – о том, как нашел на улице книгу, как на чердаке вызвал кого-то, и как потом Безликий от него не отставал. Мама слушала очень внимательно – он видел это.

Но кое-что вспомнить он не мог. Что-то, что ускользало, пряталось, не давалось в руки, что-то очень важное…

– Это я… я поджег наш дом! – сказал он вдруг, решившись.

Сердце трепыхнулось от этих слов, от правды, которую Арон так долго носил внутри, что она уже едва не стухла и не превратилась в скелет. Это – не признаться маме, что подложил дохлую лягушку учителю в стол или притащил на урок петуха на потеху всей школе! За такие дела не наказывают розгами или стоянием на горохе. Но он должен был объяснить.

Ждал, что мама будет браниться, но твердая ладонь легла на макушку.

– Я рада, что ты рассказал.

– Сердишься? – Арон пытался найти в ее лице то всегдашнее жесткое выражение, с которым она обычно его отчитывала, – и не находил. Это удивляло и даже немного пугало.

– На что же?

– На… меня… Что я убежал. Не сказал ничего. Из-за нашего дома. Не знаю…

– Нет, – спокойно сказала мама.

Они молча вместе смотрели в окно, на улицу, на то, как движутся там в солнечном свете размытые фигуры. И Арон на миг прижался к маминому плечу, чувствуя, какое оно горячее даже через ткань.

– Как-то я взяла лодку дяди Юджина и, никому не сказав, ушла в море, – тихо произнесла мама. – Мне было шестнадцать. Я думала, что сильная, справлюсь с парусом.

– Справилась?..

– Сначала все было очень легко, а потом – вдруг резкий ветер! Лодка нагнулась, и парус зачерпнул воду. Хорошо, что Ю… дядя Юджин догадался поплыть следом!..

Арон представил это: что было бы, если бы мама тогда утонула.

И в мыслях поблагодарил дядю Юджина.

24

– Любите же вы удивлять, госпожа, – произнес Дерек Шанно вместо приветствия, когда они встретились с Тильдой возле Астрономической башни на набережной Университета. – Признаться, я думал, вы затаили смертельную обиду. Вы так старательно избегали встреч, что это было почти неучтиво! И вдруг – записка.

– Спасибо вам, что пришли, – просто ответила Тильда. Подыскивать вежливые и пустые фразы, прилаживать их друг к другу не хотелось. И все-таки она была действительно благодарна ему – он мог бы и не отвечать на письмо.

Они шли вдоль длинного ряда кирпичных зданий – коллегий, аудиторий, залов заседаний, где в этот час просыпалась неутомимая, бурная жизнь. Туман, приползший с океана, еще не рассеялся, и солнечные лучи скользили в нем, как яркие клинки, – и все казалось непривычно приглушенным, призрачным.

– Зная вас, я предположил, что дело серьезное, раз вы договорились со своей гордостью, – конечно, Дерек не мог не подпустить колкость.

– Пожалуй, что так.

Они остановились: впереди во всю ширину набережной разлилась, отражая смеющееся небо, огромная лужа. В ней деловито и весело копошились воробьи.

Тильда крепче сжала ремень сумки. Подошла к гранитному парапету и некоторое время смотрела на реку, на множество снующих по ее водам судов.

Они стояли и смотрели на противоположный берег. Туда же глядел и гранитный лев с отбитым ухом – на своего каменного двойника по ту сторону – вечно разделенный, вечно единый.

Необходимость сказать важное, правильное давила на плечи – все тяжелее, сильнее с каждым мгновением.

В позе господина Шанно было напряжение танцора, ожидающего первых аккордов гальярды.

– Господин Шанно, вы простите меня? – наконец произнесла Тильда. – Я вела себя – как вы выразились? – неучтиво. И неблагодарно. Признаться, вы меня сильно уязвили, и я… Но это, разумеется, меня не извиняет.

– О. Так вы написали мне, чтобы извиниться?

Мимо них текла суетливая многоголосая жизнь. Торговцы с лотков продавали медовые колобки и острый перец, перья для письма и оловянные кружки, их выкрики звенели, сплетаясь, соединяясь с конским ржанием и стуком колес о мостовую.

Вниз по реке шли баржи, они медленно, торжественно проплывали через шлюзы. На другом берегу тонко звенели молотки каменотесов, сливались с криками чаек, невнятной перекличкой людей на лодках и причалах, плеском волн о камень мостовых опор – настоящая музыка города! Сорфадос дышал жизнью, полнился ею от порта до самых окраин, плавно уходящих в предгорья.

– Да. Я бы не хотела терять в вас… друга.

Дерек Шанно рассеянно водил пальцем по парапету, повторяя рисунок камня. Потом повернул голову – на красивом смуглом лице сверкнула улыбка.

– Что ж. Вы грубая, заносчивая и совершенно невыносимая женщина с огромным самомнением и непробиваемым упрямством. – Он выдержал драматическую паузу. – Однако именно вам я обязан тем, что все-таки выиграл конкурс.

– О… – От неожиданности Тильда растерялась. – Мои поздравления.

– Так вы не знали? Я думал, Диего давно все растрепал. Ваш проект победил! Вообще-то, я сам хотел написать вам… Ну и где же ваше торжествующее «вот видите, я была права!».

– Если вас это порадует – видите, я была права!

Дерек удовлетворенно кивнул.

– Знаете, а я был рад работать с вами. И рад, что ничего не стал менять.

– Признайтесь, что вы просто слишком ленивы для этого!

Господин Шанно поднял руки ладонями вверх, легко соглашаясь.

– Мне очень хотелось бы, чтобы вы пришли на церемонию закладки первого камня. Разумеется, я приглашаю и вашего мужа, и сына. У вас будут лучшие места! Вечером обещали фейерверки…

Дальше Тильда слушала его вполуха.

Громоздились в вышине сырые облака-дольмены, как невысказанное громоздится, наплывает друг на друга в душе. Тильда молчала – и улыбалась: медленной мутной воде, мачтам, небу. Раньше кольнули бы иглы зависти, обиды, горечи или разочарования: почему не ей эта честь, не ее имя будут славить, не ей стоять на лесах, принимая в руки первый кирпич будущего купола – ведь это ее детище, ее идея.

Теперь же…

– Я приду посмотреть, если у меня будет возможность.

– Только не говорите, что вам нечего надеть! – Господин Шанно картинно вздохнул.

– Но это действительно так. Вряд ли на такие праздники ходят в штанах.

– Я достану вам самое красивое платье.

Тильда представила Дерека, перебирающего в лавке какого-нибудь напыщенного дионийца тафту, шелк или кружева, и то, как все это несомненное великолепие будет смотреться с ее обветренным лицом и слишком короткими волосами, и тихо рассмеялась.

– Не стоит так утруждать себя! Платье не успеют пошить в срок, кому как не вам это знать! Я приду, если вы приглашаете. Все-таки я желаю, чтобы у вас все получилось, – она сказала это тепло и искренне. – По крайней мере, я буду знать, что мой проект в хороших руках.

Дерек Шанно удивленно изогнул бровь.

– Вот это да! Сегодня, наверное, пойдет снег.

– В такой день это было бы весьма печально!..

Они посмотрели друг на друга – и рассмеялись. И смех этот разорвал что-то натянутое между ними – словно нож полоснул по бумаге, прорвал ее. Рябила от легкого ветерка вода на реке, носились вверху чайки, кричали дурными ошалевшими голосами.

А мир словно бы щелчком возвращался на место – как возвращается зажатая пружиной деталь часового механизма, возвращался к ясности и правильности.

25

Мама ушла рано утром, и Арон с Марлой остались одни. Он долго думал, рассказывать ли обо всем, что тогда случилось, Марле – и все-таки решил, что надо, хотя ему было и страшно, и стыдно. Думал – Марла испугается, убежит, закричит или заплачет – ну что еще девчонки делают? – а она сказала ему только:

– Спасибо. Что спас. – И сверкнула черными, как у мамы, глазами.

Арон показал ей мамины рисунки и деревянные домики и фигурки – рисунки ее особенно заворожили. Марла перебирала их осторожно, боясь дотронуться лишний раз – наверное, и не видела никогда ничего такого.

Арон смастерил для Марлы что-то вроде куклы, и Марла все время носилась с этой криво